– Я запомню, – уверено сказал Гордеев. – Я злопамятный.

Девушка произнесла шесть цифр и вкрадчиво добавила: «Кстати, меня зовут Мариной». Потом она отправилась на своё место, а мы молча следили за её легкой грациозной походкой в фарватере между столиками. Постепенно она растворилась в табачном дыму.

– Вот это женщина! – восхищённо воскликнул я. – Будешь ей звонить?

– Нет, конечно, – спокойно ответил Славян.

– А на кой чёрт ты попросил у неё номер телефона?

– Я попросил?! – возмущённо воскликнул Гордеев. – Да она буквально навязалась на мою голову, эмансипированная сучка!

– А чё ты с ней вообще языками зацепился? Мадам, я дико извиняюсь… Тоже мне – светский лев.

– Я не узнал её вначале… Раньше она была блондинкой, – оправдывался Гордеев. – А когда узнал, отступать было уже поздно.

– А кто она? Кручёная, как поросячий хвостик?

– Вот именно… Это бывшая жена Трофима. Бывшая подружка Ноля. С Вовой Бешенным путалась ещё в начале девяностых, пока его не грохнули. Короче – бандитская подстилка.

– А в чём, собственно, проблема? – удивился я. – Ты на мента совершенно не похож, и с распальцовкой у тебя всё в порядке. Подъехал бы тихим фраером…

– В том-то и дело, что она меня знает… У неё – продуктовый магазин на Пархоменко.

– И как-то странно она себя повела, – задумчиво произнёс Гордеев. – Меня вообще настораживает, когда женщина проявляет инициативу.

– И что означает её фраза «это будет Вам дорого стоить»? – От удивления я даже почесал затылок. – Она кто – лакшери-проститутка или чёрная вдова? Что за понты?

– Да все они проститутки! – резко ответил Гордеев, прихватив двумя пальчиками горлышко графина. – Только одни продают себя в розницу, а другие ищут оптового покупателя. Я даже не хочу заморачиваться на тему – что она имела в виду?

Мы опрокинули по рюмашке и ещё раз внимательно осмотрели зал. Наша новая знакомая веселилась в компании каких-то дородных баб, – они отсвечивали золотыми побрякушками и явно смахивали на работников торговли. За барной стойкой сидели две шикарные девицы, – они цмыкали кофеёк из маленьких чашечек, курили длинные чёрные сигареты, о чём-то мило беседовали, и было понятно по их надменно вздёрнутым носикам, что они давно уже пристроили в тёплое местечко свои аппетитные попки.

В основном какие-то бледные поганочки были разбросаны по залу, – как говорится, ни кожи ни рожи. В темноте шарахались пьяные тётки, натыкаясь на стулья. В проходе уже кто-то танцевал под группу «Demo». По большому счёту мне было плевать на эту субботнюю кутерьму, на эту развязанную публику, на этих пьяных баб, поскольку моя задача была предельно проста: напиться до полной потери чувственности и каким-то образом «обмануть» ещё один выходной. Телефонов повсюду было как грибов после дождя, и я в любой момент мог сорваться, но капитан Гордеев контролировал ситуацию и никогда бы этого не допустил.

– Да-а-а, на многое придётся закрыть глаза, – молвил Славка, обводя разочарованным взглядом собравшихся для разврата.

– Ты хотел сказать – залить? – Я громко рассмеялся, а он даже не улыбнулся в ответ; всё продолжал озираться, словно параноик.

– В прошлый раз мы тоже искали компромисс, – начал я вспоминать нашу последнею вылазку на «охоту». – Ты помнишь, в какой бедлам мы попали? Я всю ночь боялся, что нас либо отравят клофелином, либо затрахают до смерти, а ты на следующее утро не мог поднять глаза… Как её там звали? Людок?

– Ну прекрати-и-и, – мучительно застонал Гордеев и сморщился как от зубной боли. – Я неделю пытался её забыть, но в памяти постоянно всплывала эта чёрная бородавка на щеке. Блядь! Зачем ты мне об этом напомнил?

– А что бы не допускать подобных ошибок! – воскликнул я. – Пока трезвые, с амбициями всё в порядке, но стоит нажраться и потерять с первыми лучиками солнца последнюю надежду, хватаем уже всё подряд, словно голодные псы. Я не вижу в этом смысла – зачем убивать последние иллюзии? – Небрежно стряхиваю пепел мимо пепельницы. – Мы столько раз уже это делали, что совершенно потеряли к этому вкус.

– Давай в шахматишки перекинемся, – предложил я, – или поедем в бильярдную…

Он ущипнул меня очень больно.

– Что?!! – закричал я с таким видом, будто истекаю кровью.

– О таких вещах даже не смей заикаться… Слышишь? – он шипел, словно прохудившийся шланг.

– Только представь на секундочку и сразу же забудь… Сразу! – Он даже рубанул по воздуху ребром ладони, словно отсекая любую возможность катастрофических последствий. – Представь, что эта крамольная мысль придёт в голову не только тебе, а очень многим людям, и они поймут бессмысленность этой вечной возни под одеялом и репродукции таких же, как они, идиотов и неудачников… Тогда секс перестанет быть единственным органичным культом на планете и перестанет цементировать общество, объединяя в комплементарную систему чужеродные антагонизмы, коими являются мужчины и женщины. Что последует за этим? Страшно подумать – ни то что высказать! Не шали с такими мыслями, Эдичка. Не надо нам этого.

Взывая к моей гражданской ответственности, Гордеев скорчил такую уморительную физиономию, что я покатился со смеху и ответил ему тоном дегенеративного подростка, который поклялся больше не дрочить:

– Ну ладно (гундосо и протяжно), давай тогда искать тёлок, а то болтаем-болтаем о всякой ерунде, только время теряем зря.

Конечно, я понимал, что он валяет дурака, и он ещё долго поглядывал на меня с опаской и тихонько покачивал головой: мол, не надо, Эдичка, не надо, не буди лихо, пока оно тихо.

Так вот, повторюсь: Слава Гордеев был довольно незаурядным человеком, обладающим массой талантов, но его кипучий темперамент не позволял ему сосредоточиться на чём-то одном, поэтому он был увлекающейся натурой, крайне непостоянной в своих увлечениях, и это касалось не только женщин…

Он переобувался в воздухе, словно акробат, совершая головокружительные кульбиты. Не успеешь глазом моргнуть, как он уже бросил писать стихи и бренчать на гитаре, а готовит себя в православные клирики: изучает акафисты и каноны, штудирует библию, отправляется к святым местам… Не успеешь привыкнуть к его новому качеству, а он уже ударяется в политологию и собирается писать титанический труд. Ты, казалось бы, только-только подхватил нужную интонацию общения, ознакомившись с основными геополитическими постулатами Владимира Гельмана и Роберта Даля, а он уже кардинально меняет тему и произносит с такой лёгкой ухмылочкой:

– Для кого-то режиссура – высшее предназначение, чуть ли ни мессианство… – Пытается поймать зубочисткой ускользающую жилку отбивной. – А для меня – это привычная форма существования, потому что я каждый день занимаюсь режиссурой…

Я вопросительно на него посмотрел, а он тут же попытался всё объяснить:

– Если бы ты видел, дорогой мой Эдичка, как тонко я организую отъём денег у коммерсантов, как изящно обрабатываю каждую сцену, как легко навязываю им второстепенные роли и как безупречно отыгрываю свою… главную роль. В данный момент я пытаюсь вычленить из этого, так сказать, бомонда маленькую антрепризу, после чего мы отправимся к тебе на флэт и разыграем там настоящий спектакль по моему сценарию. Ты знаешь, я сторонник передвижничества в искусстве – я несу его в массы.

Я всегда восхищался его гордыней, такой же безграничной, как Вселенная.

– Кстати, на следующий год собираюсь поступать во ВГИК, – заявил Славка, чем поверг меня в полное замешательство.

Я молвил с некоторым придыханием и восторженно-глупым видом:

– Ты же ещё недавно собирался в духовную семинарию, и вот тебя уже кидает в дьявольские чертоги.

– Ну ладно, не бухти! – отмахнулся он с добродушным видом. – Я ещё молодой пацанчик, поэтому нахожусь в постоянном поиске и не боюсь экспериментировать.

– Обязательно стану крёстным отцом нашего российского кинематографа, – пообещал он, с аппетитным хрустом откусывая попку у корнишона, и добавил, глумливо усмехаясь: – Тем более на сегодняшний день это место вакантно…