– Ты не устал?

– К тому же, если учитывать, что в абсолютном мире не существует линейного времени, а время для Абсолюта – это единое пространство, сотканное из множества точек бытия, то я могу уверено заявить… – Я затушил сигарету в пепельнице и продолжил: – … что прошлого не существует, как и настоящего, а значит Иисус всегда был сыном Божьим.

– Именно! – подхватил Серёга.

– … и для Бога совершенно не имеет значения, каким способом отправить мессию в нашу реальность, которая всего лишь является фрагментом абсолютного бытия.

– Так какого чёрта ты занимаешься софистикой?!

– Не-е-е, не я, а ваши догматики… Почему они боятся традиционного способа размножения? Кого они обманывают? Зачатие и рождение ребёнка – это великое таинство, привнесённое в нашу жизнь Богом. Какое они имеют право подвергать остракизму и называть грехом то, что является божьим промыслом? А что касается его матушки, с какой стати они вообще рассуждают о подобных вещах? Они что, свечку держали? Прилетел голубь мира и принёс на веточке зиготу. Бред какой-то! Я бы сказал, что это просто неприлично – копаться в подобных вещах. Истина лежит на поверхности, а мы копья ломаем уже две тысячи лет.

Я замолчал, совершенно не понимая, к чему произносить столько ненужных слов, когда истина лежит на поверхности и предельно проста. Сергей тоже молчал, и это тягостное молчание повисло в перманентном шуме вентиляторов системы охлаждения. В темноте перемигивались красные и зелёные индикаторы на панелях сетевого оборудования. В потоке лунного света, льющегося из окна, тускло отсвечивали стальные поверхности серверных шкафов. Мы снова закурили. Вентиляционная решётка с жадностью глотала рваные клочья белёсого дыма.

– Неужели так сложно? – вдруг спросил он.

– Что такое? – всполошился я.

– Просто верить, – ответил он, и кончик вспыхнувшей сигареты осветил его тонкое лицо, – не вдаваясь в интимные подробности его зачатия, рождения, личной жизни. Просто верить – это значит просто любить, без каких-либо сомнений и оговорок.

– К чему эти порожняки?! – крикнул Серёга.

– Извини, – тихо ответил я. – У меня просто личина играет. Колотит меня с похмелья.

– У меня спирт есть… Правда технический, но его все пьют.

– А ты?

– А я им контакты протираю. Ты же знаешь, я не пью.

– Ну, Серега! Ты просто святой!

После этого разговора мы помолчали несколько минут, и я вновь полез ему под кожу:

– Слушай. Я вот знаю тебя много лет и считаю тебя крайне порядочным человеком…

– Хорош, Мансуров! – парировал он мою неприкрытую лесть, широко улыбаясь и демонстрируя свои железные зубы. – Говори сразу, что нужно.

– Это – потом, а сперва – вопрос.

– Ну валяй тогда.

– Ты совершал в своей жизни поступки, о которых ты по-настоящему сожалеешь?

Он задумался на секундочку и ответил с полной уверенностью, даже не моргнув глазом:

– Я не могу простить себе убийство…

– Что?! – закричал я в ужасе, не поверив свои ушам. – Вот это попадос! – А он продолжил с чувством глубокого покаяния и даже с некоторой дрожью в голосе:

– …крысы… Я убил её в армии на пищевом складе – забил шваброй. До сих пор не могу себе простить эту неоправданную жестокость.

– И это всё? – спросил я разочарованно. – Прикалываешься?

Он ответил после некоторой паузы:

– Был ещё один спорный момент… Я долго каялся, что довёл свою жену до самоубийства, но потом Господь открыл мне глаза: не было моей вины в том.

– А ты можешь подробнее рассказать?

– А тебе зачем?

Я задумался: «И вправду – зачем мне это надо?»

– Понимаешь, Серёга… Мне просто интересны люди, и чужой нарратив мне всегда помогал разобраться в своих проблемах или хотя бы отвлечься от них.

И он поведал мне очень грустную историю:

– Я любил свою жену, но мы никогда не были счастливы, потому что она не любила меня. Каждый раз, когда мы ложились в постель, я чувствовал, что ворую её молодость и красоту, а ещё я чувствовал, что она врет. Потом она начала постоянно исчезать по вечерам. Возвращалась поздно, с запахом алкоголя. Сваливала всё на подруг: то день рождения, то у кого-то отпуск, то поминки, то обмывали новый холодильник, и всё – в таком духе. Я, конечно, верил ей и постоянно сидел с нашей маленькой дочуркой… А ещё знаешь, Эдуард, у неё постоянно бегали глаза, когда она со мной разговаривала. Однажды я спросил её: «У тебя кто-то появился?» – она устроила мне истерику, а потом закрылась в ванной и осколком блюдечка перерезала себе вены. Когда я взломал дверь, вся ванна была в крови: пол, стены, раковина, зеркало… Это было страшно. Потом была скорая помощь, больница, куда я таскал охапками цветы и апельсины. Я никогда не забуду этот опустошенный, ускользающий взгляд. Она долго лечилась в психушке и вышла оттуда другим человеком. На какое-то время бесы отпустили её, но не навсегда. На следующее лето мы поехали к ней на родину. Маленький сибирский городишко. Сперва всё было замечательно: тёща жарила грибы, постоянно лепила пельмени, тесть выставлял каждый вечер полбанки самогона и топил баню… Но идиллия продолжалась недолго: в один прекрасный вечер она пропала, даже на утро не явилась, и к обеду её не было. Все делали вид, что ничего страшного не происходит. Тёща, как всегда, лепила пельмени, тесть уехал на рыбалку, а младшая сестра с ухмылочкой поведала мне о том, что Ольга встретила какого-то Валеру, бывшего одноклассника, а первая любовь, как известно, не ржавеет…

– Ну а ты?! – воскликнул я, разматывая последний клубок терпения. – Я бы разнёс этот проклятый городишко по кирпичику!

– Ну я же не варвар, – спокойно ответил Серёга, глубоко затягиваясь и выдыхая дым через ноздри. – Я спокойно собрал вещи, потрепал дочурку по головке и поехал домой. Я никогда её больше не видел. Нас даже развели заочно. После развода я погрузился в упоительное пьянство.

– Послушай, Серега, – заговорил я после некоторой паузы; эта история произвела на меня неизгладимое впечатление. – Ты как-то странно себя вел… Индифферентно. Почему ты позволял ей гулять? Почему не выследил? Не поймал с поличным? Набил бы морду её хахалю, ей бы набил… Отвёл бы в конце концов душу. Установил бы статус-кво. А ты как-то всё пустил на самотёк. Вёл себя как прекраснодушный идиот. Неужели тебе не хотелось увидеть правду своими собственными глазами?

– А зачем? – спокойно ответил Шахторин. – Чтобы убить последнюю надежду? Понимаешь, любил я её, любил.

– Кого ты любил?! – Я даже подпрыгнул на табурете от злости. – Эту выхухоль?! Эту подлую мразь?!

– Так бывает, братишка, – ответил он с горечью. – Не дай Бог тебе подобной любви, ибо она даётся в наказание за наши грехи.

– Чур меня, чур! – И я три раза плюнул через левое плечо.

В окно пялилась любопытная Луна, заливая голубым светом наши окаменевшие фигуры. В слоях табачного дыма плавали зыбкие очертания серверных шкафов. По полу тянулись наши длинные тени. Гудела вентиляция, постепенно поглощая сизый туман.

– Ты сегодня домой пойдешь? – спросил Шахторин.

– А зачем? Меня дома никто не ждёт – только водка. Покемарю на диванчике в своём кабинете и пойду на длинные выходные, – ответил я и тут же добавил: – Ты знаешь, о чём я хотел тебя попросить?

– Нет.

– Мне нужен телефонный ретранслятор… Можешь спаять?

Он посмотрел на меня долгим вопросительным взглядом.

– А зачем тебе это надо?

Я ответил, состроив смущённую физиономию:

– Всегда хотел знать больше, чем мне дозволено.

– Странно… А я ещё подумал: к чему эти откровения?

– Нет, Серёжа, ты меня не переубедил… А напротив – я ещё больше убедился в правильности своей позиции.

– А ты помнишь, что сказал Соломон по этому поводу? – улыбнулся Серёга, обнажив свои тускло сверкающие железные зубы.

– Да всё я знаю, но мне очень нужно. Уж лучше чёрная смердящая тоска, нежели слепое неведение, а в сущности – тот же самообман. Помоги, если можешь, а я тебе хорошо заплачу.