Странная штука — память. Она устроена не так, как думала Гермиона. Люди такие слабые и хрупкие существа, такие зависимые от времени и его течения. Мы помним какие-то моменты в середине, какие-то в начале. Однажды в жизни Гермионы Грейнджер настал день, когда случился конец.

Сейчас она уже не знает, где то самое начало, а где конец какого-либо события, потому что бывают дни, которые оставляют за собой право считаться точкой опоры. События, произошедшие в те моменты, определяют будущую сущность человека.

Эти изъяны настоящего становятся той самой раковой опухолью в нашем ничего не подозревающем сознании и не дают о себе знать до определенного момента. Мы можем стать совершенно другим человеком, другой версией себя самого всего за несколько секунд.

Наверное, это и случилось с Гермионой Грейнджер. Ее настиг злополучный изъян.

И его имя — Северус Снейп.

Грейнджер открыла глаза в тот же момент, когда за ее спиной раздался звон колокола. Гул дрожащей волной окатил спину девушки три раза. Она поежилась от неприятных ощущений и сильнее скрестила на груди руки.

Холодный ноябрьский ветер нарушил покой голых ветвей стоящих рядом деревьев, и пожухлая листва вновь нестройным вихрем пронеслась мимо нее. Гермиона тяжело вздохнула, продолжая смотреть в одну точку куда-то перед собой.

— Холодно, — коснулся ее слуха знакомый голос.

Гермиона подняла взгляд на стоящего рядом с ней человека. Он все такой же, годы будто намеренно обходят его стороной. Прямая осанка, слегка вздернутый подбородок, отглаженные темные брюки и застегнутое на все пуговицы черное пальто с ремешком под шеей, которым он никогда не пользовался по назначению.

Темные глаза мужчины выражали все то же. Привязанность, о которой он не говорил вслух. Благодарность, которую он показывал взглядом. Любовь, которую он проявлял в каждом своем действии.

— Сойдет, — пожала она плечами.

Северус сделал к ней пару коротких шагов, встал вплотную и, сняв в себя шарф, повязал его на шею Гермионы, заботливо спрятав под ворот пальто кончики. Гермиона дождалась, пока он закончил, а затем резко и импульсивно обвила руками его шею, крепко прижав к себе.

Кончики пальцев ног девушки моментально свело, когда она встала на носочки, и она дернула ступней, возвращая себе чувствительность. Крепко зажмурив глаза и до побелевших ногтевых пластин схватившись за его пальто, она дышала теплом Северуса, уткнувшись кончиком носа в его шею.

Глубокий вдох до боли в легких царапнул глотку.

— Я тебя люблю, знаешь, да?

Зачем-то снова начали бить в колокол. Три раза. Под ногами пронеслись пожухлые листья. Где-то вдалеке послышался чей-то до боли знакомый голос, но ветер унес его быстрее, чем он добрался до адресата.

— Знаю, — провел он ладонью по ее пушистым волосам, глядя куда-то за спину.

— Ладно, — опустилась она на пятки и протянула к нему руку. — Идем домой, сегодня наша годовщина. Я испекла торт.

Северус долго-долго смотрел на ее светлую кисть, а затем коснулся ее руки, переплетая пальцы. Гермиона закрыла глаза, настраиваясь на трансгрессию, но Северус дернул ее руку, сильнее сжав пальцы.

— Нам придется зайти, — спокойно произнес он.

Гермиона приподняла голову вверх, свела на переносице брови. Когда она хмурится, становится старше на несколько лет за одно мгновение.

— Не хочу.

— Надо.

Грейнджер судорожно вздохнула и отвела взгляд. Ноябрьский ветер забрался под штанины темных брюк, и кожа вмиг покрылась мурашками. Северус продолжал смотреть на ее профиль до тех пор, пока она не сдалась под натиском молчания.

— Руку обещаешь мою не отпускать?

Северус сжал в широкой ладони хрупкие пальцы.

— Отпущу, если попросишь.

— Не попрошу.

Они двинулись в сторону церкви по жухлой траве. Вокруг, кажется, нет ни единой души. Словно только они пришли сюда сегодня, и это злит Гермиону. Злит неимоверно, потому что так нечестно. Потому что людей должно быть больше. Они с Северусом в этой церкви уже второй раз.

Первый раз они здесь связали себя узами брака, и друзей со всей магической Британии здесь было столько, что некоторые гости стояли на улице. Сейчас здесь никого нет. Повод говорит сам за себя, но почему же их только двое. Нечестно.

Это нечестно.

— Добрый день, — проскрипел худощавый пастырь с засаленным молитвенником в руках. — Желаете чаю, пока ожидаете? Почти все готово.

Гермиона нетерпеливо вздохнула, не выпуская руки Северуса из своей.

— Можно просто побыстрее со всем этим покончить?

Слуга церкви одарил ее покорным взглядом и, мгновение поразмыслив, указал рукой в сторону зала. Северус резкости в ее голосе не услышал. Или не захотел услышать.

— Думаю, вы можете проходить.

Грейнджер кивнула и быстрым шагом направилась в зал, толкнув локтем темную, рассохшуюся дверь. Она смотрела куда угодно, но только не перед собой. На свод под потолком, пустые ряды коричневых лавок, лик Спасителя на витражном окне.

Добравшись до мостика, Гермиона какое-то время намеренно смотрела на молитвенник в дряблых руках священника, а затем, затаив дыхание, бросила взгляд вниз.

Северус перевел взгляд на профиль Гермионы. Губы сжаты в тонкую полосу, глаза сухие, безжизненные, лицо бледное и осунувшееся. Тонкая кисть в его широкой ладони почти ледяная.

На мгновение в ее глазах загорелся такой чудовищный испуг, что пробежали вдоль позвоночника мурашки. Кажется, словно только плотно сжатые губы девушки сдержали ее рвущийся из груди крик. Однако в следующее мгновение холодная рука девушки сжала пальцы Северуса, и ужас в ее глазах испарился.

Она не одна. Она не одна.

Он здесь, с ней.

Гермиона подняла взгляд на Северуса, ее сухие губы дрогнули в легкой улыбке, и с них сорвалось тихое, едва слышное:

— Я свою часть уговора выполнила, теперь идем домой.

Прошло много лет с того самого дня, он забылся в череде приятных моментов. Гермиона не бывала больше в той церкви, не думала о том, что там видела. Она заблокировала эти воспоминания, стерла их из своей памяти, уничтожила. Она просто продолжила жить, потому что другого способа просто не было.

Северус был рядом все эти годы, целовал перед сном, держал за руку, когда они гуляли, убирал ей за ухо непослушную кудрявую прядь, которую постоянно выбивало из прически из-за сильного ветра, и продолжал быть ее опорой.

На их семнадцатую годовщину, ровно через пять лет после случившегося, Гермиона снова испекла торт. Большой, двухъярусный, с глазурью и пропитанным бисквитом. Именно такой, какой он любит.

Гермиона надела свое любимое лазурное платье ради такого случая, и ее глаза сияли, когда она выносила торт на веранду, где за столом сидел Северус, глядя на супругу все тем же взглядом.

— Ты превзошла себя.

Гермиона улыбнулась ему той особенной, обезоруживающей улыбкой, от которой у Северуса всегда сердце заходилось в сумасшедшем ритме, села напротив, взяла нож и начала аккуратно нарезать свой очередной кулинарный шедевр.

— Стараюсь каждый год быть лучше.

Опустив кусочек торта на тарелку, Гермиона потянула ее Северусу, а затем наложила порцию себе. Они сидели друг напротив друга, смотрели в глаза, ели этот прекрасный торт. С губ Грейнджер не сходила улыбка. Холодный ноябрьский ветер трепал подол ее слишком легкого для этого времени года платья.

Кожа девушки, увитая паутинками морщин, была пронизана сотней мурашек по всему телу.

— Я тебя люблю, знаешь, да?

Темные глаза Северуса выражали все то же. Привязанность, о которой он не говорил вслух. Благодарность, которую он показывал взглядом. Любовь, которую он проявлял в каждом своем действии.

Но внезапно все это исчезло.

Он оставил вилку в тарелке и опустил локти на стол, склонившись ниже. Уставшие глаза Северуса вынудили Гермиону зябко поежиться, но совсем не от холода. Девушка медленно прожевала кусок торта и непонимающе нахмурила брови.

— Гермиона, — глядя ей в глаза, произнес Северус.