– А вы? – спросила Ксиала.

Балам приподнял холеную бровь и одарил ее подозрительным взглядом.

– Я? Ты беспокоишься обо мне?

– Только о том, чтоб вы остались живы достаточно долго для того, чтобы мне заплатить.

Его лицо расслабилось, как будто ее беспокойство доставляло ему неудобство, а ответ возвращал все на свои места.

– Твоя жизнь гораздо более хрупка, чем моя, Ксиала из тиков. Я могу справиться с Пеком.

Она было запротестовала, что Пек, мол, явился с вооруженными людьми и с этим-то Балам точно не справится, особенно если учесть взятку, заплаченную ранее тупиле, но вдруг вспомнила то странное ощущение, что ее новый хозяин был совсем не тем, кем казался. Пек был слишком пошл и не мог сравниться с Баламом, даже учитывая тупиле и ту небольшую домашнюю армию, что следовала за ним по пятам.

– В любом случае, удачи, – пробормотала она и, так и не дождавшись ответа Балама, поднялась по доске, соединявшей причал с кораблем, и спрыгнула в каноэ, выдолбленное из целого ствола дерева.

– Забери и это тоже, – крикнул Балам через плечо, указывая на сходни. – Если Пек и его люди решат последовать за тобой, пусть отправляются вплавь.

Она подчинилась, потянув доску на корабль.

– А теперь, – Балам расправил статные плечи, – доставь этого обреги в Тову, капитан Ксиала. Я полагаюсь на тебя. Это мое старое обязательство, обещание, которое должно быть выполнено, и я надеюсь, что ты выполнишь мое поручение.

– А товар? – Она оглянулась на запасы, уже уложенные под тростниковым навесом в центре корабля. – Соль и перья? Какао-бобы и нефрит?

– Сможешь – сделаешь меня богатым, но обреги меня беспокоит намного больше.

– Почему? – спросила она, но Балам уже шагал прочь, направляясь навстречу Пеку, не дожидаясь, пока тот выйдет на пирс.

Если бы не хранила Песнь в горле, она бы не почувствовала, что за ней наблюдает птица, но это существо было слишком прозорливым, слишком сосредоточенным, а значит, совершенно неестественным. Ксиала резко свистнула, и Песнь заскользила в ее дыхании, создавая звуки слишком высокие для того, чтобы их могли услышать люди, посылая их пред собой.

И вместо этого ей пришло видение. Лицо. Улыбающийся молодой человек. Зубы окрашены красным, птичий череп вырезан на коже у основания шеи. Красивое лицо окружено вьющимися волосами цвета воронова крыла. На его глазах была повязка, но внезапно он поднял голову, как будто мог видеть ее. А потом – исчез.

Странно. Видения никогда не были ее даром, и она не знала никого похожего на этого человека. Но подумает она об этом завтра. Сейчас у нее были другие насущные проблемы.

От криков Келло экипаж уже пришел в движение, и сейчас члены команды занимали свои места – по десять на каждый борт, поднимая весла, – сам же Келло занял место на носу, дозорным, смотрящим вперед. Она прошла по середине корабля между рядами мужчин, поднявших весла, мимо крытой тростником каюты в центре – и там, где она проходила, все разговоры стихали. Она чувствовала на себе взгляды, слышала шепот «капитан!» и понимала, что у нее уже сложилась определенная репутация среди моряков и все было не так уж плохо. К тому времени, как она, положив ладони на румпель, заняла свое место на корме корабля, на губах ее плясала улыбка.

Бросив последний взгляд на берег, Ксиала заметила Пека. Побагровев от ярости, тот топал ногами и кричал что-то уже неразличимое. Но Балам распростер руки в стороны и преградил Пеку и его людям дорогу к пирсу. И это было главное.

– Вниз! – крикнула она, и все как один погрузили весла в воду. – На счет «два» – вверх!

– Выводим! – крикнул Келло со своего места, и каноэ тронулось в путь. – Раз. Два. Раз. Два.

Мужчины эхом повторяли его слова.

– Раз.

– Два.

И снова.

– Хорошо и стабильно, – обронила она.

С земли раздались возмущенные крики, но она пропустила их мимо ушей. Они уже плыли вперед, и столь сильны были гребцы, что корабль двигался легко и изящно, – и по мере того как судно отдалялось от Кьюколы, таяли и ее тревоги. Когда они отдалятся от берега, ей еще надо будет представиться команде и поделиться новостью, что, как только она проложит курс на карте, им придется плыть через открытое море. Но в целом, для утра, начавшегося в тюрьме, день заканчивался весьма неплохо.

На лицо брызнула соленая вода с весел, и она рассмеялась громко и дерзко. Может, быть тиком не так уж и плохо.

Город Кьюкола

325 год Солнца

(за 20 дней до Конвергенции)

Серапио прибыл в гавань Кьюколы еще до восхода солнца. Господин Балам настоял на том, что на корабль надо прибыть как можно раньше, поэтому они встали до рассвета, позавтракали незнакомой пищей и направились на пристань.

Серапио не возражал. Только что приехав из Обреги, он пробыл в Кьюколе всего два дня, но до этого он ждал корабля в Тову целых десять лет, и у него не было ни малейшего желания задерживаться в чужом городе, что под слоем черного благоухающего копала[6] пах кровью, горячим камнем, потом рабочих и кислыми амбициями.

Если честно, путешествие началось, еще когда он ослеп – в тот же день, когда погибла мать. И то и другое произошло под проглоченным солнцем, и завершится путешествие под такими же небесами через короткие двадцать дней – или через долгие десять лет и неисчислимые мили от того места, где все началось в Обреги.

Десять лет в Обреги без матери были непросты. Многие прошли под сенью легкого пренебрежения отца, а иные же стали наполненными преднамеренной жестокостью наставников. После смерти матери он уже не знал любви.

Но у него было кое-что, чего не хватало иным. Кое-что, что он охотно бы обменял на любовь, если бы ему предложили. У него была цель.

– Человек с предначертанной судьбой – это человек без страха, – часто шептал он.

То же самое он сказал и господину Баламу. Когда пилигримы, доставившие Серапио из Обреги в Кьюколу, оставили его у порога Балама, тот выспросил у юноши о прошлом, его наставниках и, конечно, его матери. Серапио рассказал ему лишь то, что считал важным, а об остальном умолчал. Баламу не стоило знать об ужасах его детства или о том, что Серапио пережил для достижения цели. В конце концов, удовлетворение чужого любопытства не стоит твоей боли. Особенно если та сильна. Впрочем, думать только об этом Серапио не собирался. Через двадцать дней вся жестокость, перенесенная в детстве, не будет иметь значения.

Но сперва ему нужно было добраться до Товы.

Через час после того, как Балам доставил его на корабль, Серапио услышал, как прибыла команда. Они подготавливали судно к дороге все утро. Тяжело топая и громко крича, они таскали большие вещи по деревянной палубе и проверяли корпус корабля. Один раз он услышал, как матрос с густым незнакомым акцентом спросил другого о «жреце в каюте», но его напарник посоветовал ему заткнуться и сказал, что это «Дело Балама, а не наше». Серапио решил, что это его назвали жрецом в каюте, и нахмурился, поскольку он – не жрец. В остальном же утро было приятным. Никто его не беспокоил, и юноша решил, что ему даже нравится компания этих людей. Предыдущими спутниками были пилигримы, давшие обет молчания.

Ближе к полудню кроме болтовни матросов, готовящихся к пути, послышалось что-то новое. В доках произошла какая-то ссора на повышенных тонах. И в одном из голосов он опознал господина Балама.