В хлеву слева находился верстак, под которым стоял железный сундучок с разными инструментами для слесарных и плотницких дел, а также и для дел, связанных с подшивкой валенок, заклеиванием калош и другого мелкого ремонта обуви и одежды. Сейчас этот сундучок находится у брата Михаила, в Подхожем. Иногда, в некоторых художественных фильмах о недавнем прошлом, появляются в реквизитах именно такие жестяные сундучки. В нашем обиходе из этого сундучка используются только молоток, гвоздодёр и долото. Были ещё клещи и ручной рубанок, но клещи затерялись в процессе дачного строительства, а рубанок как-то разом и развалился, тоже в том же процессе. Рубанок сделал отец ещё в Красном Кусте, я помню, как он долотом выдалбливал гнездо для ножа рубанка и выстругивал клиновую задвижку – стопор для лезвия (только это лезвие и осталось «живым» от этого рубанка). Гвоздодёр и долото были сделаны тоже отцом, когда он работал кузнецом.
И ещё об инструментах, которые передал нам отец, в связи с нашими дачными делами: коса, штыковая и совковая лопаты, вилы, топор, два лома (один из них находится у сына на даче), фуганок (уже не существует), грабли. Некоторые из них пришли в Яковлевское, Узуново, а потом и к нам, из Красного Куста…
Справа от входа было стойло для телёнка, когда его переводили из избы (из запечья) уже во взрослую жизнь, поближе к родной маме. Следующее стойло по правой стороне – для его мамы, а дальше помещение для поросёнка и потом – овчарня, которая представляла собой отдельное, сравнительно небольшое помещение в хлеву для овец и коз с построенными по их росту по всей ширине сарая яслями, в которые для них закладывали корм. У коровы ясли были поменьше, на ширину её стойла.
А у поросёнка яслей вообще не было, только деревянное корыто. Небольшие ясли были и у телёнка. Он тоже пробовал сухое сено, когда подрастал.
Из овчарни был выход на улицу (в своеобразное гульбище) для прогулки обитателей овчарни во время зимнего периода, да и в другое время тоже. Когда овцы и корова паслись, то погулять в это гульбище выпускали поросёнка. В крытой галерее слева, если переходить из дома в хлев, находился птичник с отдельным домиком с насестами для кур. В птичнике вместе с курами в разное время жили утки и гуси. Птица свободно прогуливалась по всем своим помещениям, в том числе и по самой галерее. При необходимости галерею можно было перекрыть и ограничить в неё доступ птице. Из галереи дверь вела в хлев (налево) и на улицу (направо), так что при открытой двери птица выходила погулять и на улицу вокруг дома. Этот же выход использовался и для подхода к колодцу, так что зимой к воде был сравнительно лёгкий доступ: по галерее, а потом метра три-четыре до колодца. Под крышей этой галереи часто лепили своё гнездо ласточки, чуть ли не сверху дверного проёма, под самой крышей, так что вполне можно было достать рукой. Человека они не боялись, а, думаю, что так низко устраивали гнездо для возможной защиты его со стороны человека. Да и люди их не трогали, только если кошки. Вот ласточки и гнездились так близко к человеку для возможной защиты от кошек.
Колодец был сравнительно глубокий, до воды от его устья метров 5-6. Весной, конечно, уровень воды повышался, но к середине лета устанавливался на указанной отметке. Для защиты воды от попадания в неё земли был устроен сруб от устья и практически до самого дна. Один раз в 2-3 года колодец чистили. Для этого полностью откачивали вёдрами почти всю воду и потом вычищали грязь. Всё это делалось вручную. Для чистки колодца на верёвке внутрь опускали человека, и он в вёдра загружал грязь, которую поднимали воротом наверх. Очищали до глины. Однажды, когда мы с Мишей уже подросли и могли оказать действенную помощь, колодец чистил отец. А до этого приходилось нанимать рабочих. Помню, как рабочие меняли нам в колодце сруб. Происходило это примерно в 1959-60 гг. Саманный сарай был к этому времени уже построен.
Рядом с колодцем раньше росла ветла, которую в 1928 г. посадил прадедушка, Василий Иванович. К моей памяти от неё остался только старый ствол-обрубок. Ветла засохла. Она, конечно, была не такая уж и старая, но дело в том, похоже, что была посажена в землю срезанной веточкой, а то и сравнительно толстым ивовым прутом. Веточка проросла и стала деревом. Но, поскольку середина ствола была, вероятно, нарушена в земле, началось загнивание и последующая гибель дерева. Другая ветла, посаженная в палисаднике перед крыльцом одновременно с ветлой у колодца, разрослась и превратилась в пышное и кудрявое дерево. А рядом с ней рос канадский клён с двойным разветвлённым стволом, по которому было сравнительно легко забираться вверх.
Помню, что когда отец устроил на улице умывальник из старого самовара, непосредственно перед главным входом в дом, то он закрепил его на врытом в землю столбушке из ветлы. Так вот, этот кусочек дал корни и зеленел вовсю несколько лет. Благо воды этому деревцу доставалось, а ветла очень любит воду, даже с удовольствием растёт в воде, как и все ивовые.
В палисаднике находилась наша пасека в количестве 12 ульев (в разное время количество ульев было разным). По периметру палисадника, сделанного в виде плетня, были посажены какие-то деревья, которые мы называли американским клёном. Что это такое – не знаю, представления не имею. Помню, что листья у них были несколько удлинённые, по нескольку штук на веточке, как у рябины. В этот же палисадник выходило и гульбище из овчарни, но без доступа к пасеке.
Такие же плетёные основы стен и были у нашего прежнего сарая. Только для основы, которая оплеталась ветками, использовались более мощные столбы, да и высотой они были раза в два-три побольше, чем у плетня.
Примерно такая же конструкция, как у плетня, использовалась и для постройки вокруг дома так называемой завалинки (для тепла и некоторой защиты стен дома от воды). Плетёная конструкция закреплялась в небольшом отдалении от стены, а промежуток забивался простой глиной. Но у нашего дома завалинки не было.
Первоначально названное выше гульбище, которое сообщалось через дверь с хлевом (с овчарней), предназначалось для кроликов. Их решил развести отец. Гульбище и было для них загоном. Но кролики стали невероятно быстро размножаться, принялись в этом загоне рыть для себя отдельные норы (жилища-квартиры), стали копать норы с выходом на волю и за пределы загона для набегов на огород. И не только на наш. Мало того, они просто в геометрической прогрессии стали не только размножаться, но и с такой же скоростью и дичать, приноровились жить поближе к дикой природе, как им, вероятно, это казалось. Так что пришлось отказать этим дичающим животным в этой их вольнице и переместить в клетки.
Из кроличьих шкур отец пошил всем нам шапки, а остальные шкурки сдавал в приёмную контору. Для этого он снимал чулком шкурку с тушки кролика, а потом надевал её мехом внутрь на специальные пяльцы-рогатку, сделанную из развилки ветвей ветлы. Шкурка высыхала и в таком виде сдавалась в приёмный пункт, который находился в Полетаево.
Непосредственно за колодцем находился погреб с двумя отдельными ямами. Да и входов в него тоже было два, но всё это находилось под одной крышей, был один общий погребец. Так что в ту и другую яму можно было попасть через любую из двух дверей. Крыша погреба была соломенной (понятие «крыша погреба» несколько условное, это было само по себе сооружение-крыша, в виде большого шалаша). Одна из ям, которая ближе к дому, использовалась для хранения солений, квашений, картошки (для еды, и семенной – каждая отдельно в своём закуточке), моркови, свёклы (мы её называли бурой свёклой или бураком, даже и не бураком, а буряком), редьки, других овощей, в том числе и хрена. По стенам этой ямы на крюках, развешивались семенные корнеплоды (моркови, свёклы сахарной и кормовой, бурака, редьки, репы) и кочерыжки капусты, используемые также для получения семян. Весной все эти заготовки высаживались в землю, давали поросль с цветами, а затем – семенами. На погребце какое-то время хранилась сахарная и кормовая свёкла, тыквы, некоторое время и кочаны лишней капусты, не пошедшие в рубку. Все эти овощи выдерживают сравнительно сильные морозы, не портятся, некоторые даже до «минус» десяти.
