* * *

Джина сообщила, что они приехали на место; Нино приписал свое имя. После этого герцогиня вернулась в Венецию. Была ночь, когда она прибыла домой; она сейчас же послала за своим возлюбленным. Ее зов следовал за ним повсюду, где он проходил в течение вечера: в ресторан, к игорному столу клуба, в ложу танцовщицы, в курительную комнату приятеля. Он вертел бумагу между пальцами, бледный, устремив сосредоточенный, глубоко озабоченный взгляд на пламя свечи. Его спросили:

- Ваш банкир бежал?

Он ушел, говоря себе с торжественно бьющимся сердцем:

- Я буду обладать герцогиней Асси: это нечто новое! Эта женщина, по мысли и чувству которой я устроил свою жизнь, - которая сформировала меня, сделала меня мужчиной и художником, - которую я всегда желал и которой никогда твердо не надеялся обладать...

Проходя по слабо освещенным залам, он среди своего торжества на мгновение остановился и опустил голову.

- Нужно ли это? - спросил он себя, почти неслышно для себя самого.

Но его сомнения ушли назад во мрак ночи, которую он оставил за собой, когда он открыл дверь в сверкающий зал Венеры. С потолка и со стен, из тяжелых картин судорожного счастья нахлынуло на него безумие и упоение. Среди всего этого покоилась герцогиня: сама богиня, - и ее объятия были открыты ему.

В несколько мгновений она забыла целомудрие всей своей жизни.

Потом он оглядел ее свободнее, со спокойной мужественностью и легкой насмешкой победителя, достигшего цели.

- Как бы то ни было, я взобрался высоко. Лона Сбригати, все остальные, Клелия - и герцогиня Асси. К чему волноваться; она тоже только женщина.

- Я только женщина, - сказала вдруг она сама. - Не считай этого жертвой. Ты совсем не боролся со мной, поверишь ли ты этому? Свободно и неожиданно пришла я к тебе! Я сделаю тебя великим, потому что люблю тебя.

И он в приливе благодарности бросился к ее ногам. Его опьяненное удовлетворением сердце переполнилось тихой нежностью.

- Я не могу поверить этому!

И не веря и ликуя, как мальчик, он снова и снова упивался ее телом и ее поцелуями.

Вдруг из бездны наслаждений ее вырвало ощущение страха. Ее всю внезапно пронизало чувство бесплодия, своего и его. Она высвободилась и отошла от него. Он посмотрел на нее, приподнявшись на подушке.

- Что с тобой?

"Он только мой возлюбленный, - думала она, слабая от усталости. - Он никогда не напишет Венеры. Я предвижу все. Мы изнурим друг друга бесплодными объятиями и в конце концов расстанемся пресыщенными, - быть может, врагами".

Она оперлась рукой о подоконник. За окном, среди темной ночи, плакал южный ветер. При свете лампочки за решеткой искусственного сада виднелась черная, заостренная гондола. Перед навесом колебалось что-то темное. Герцогиня долго смотрела туда; она знала, что это была тяжело опущенная на колени, вздрагивающая голова. Она знала, что это рыдала женщина. Она знала какая. И она все еще спрашивала, вся застыв:

- Кто?

Вдруг в ней беззвучно, с трепетом ужаса, поднялся ответ:

- Беттина!

VI

Всю зиму они жили в непрерывной судороге непрерывного объятия. Часы, когда они не принадлежали друг другу, они проводили полусознательно, безучастные, как тени. Якобус спрашивал себя:

- Как могла она жить раньше? С ней, и только с ней, я иногда чувствую, что это значит, когда говорят о женщине, что она рождена для любви, - для любви и ни для чего другого.

Она сама была глубоко изумлена.

- Я не понимаю, что не завладела им еще в Риме, - в маленькой, грязной мастерской, не завладела сейчас же, при первом взгляде, чтобы никогда больше не выпускать из объятий. Я не знаю больше, что я делала с тех пор!

Она не чувствовала потребности ни в ком из своих старых друзей. Сан-Бакко дела удерживали в Риме, Зибелинда - в Германии. Джина была больна и писала редко. Нино коротко и сдержанно сообщал, что работает, закаляется и думает о ней так мало, как только возможно.

Клелия, изгнанная из мастерской своего художника, жила только разговорами и письмами, в которых сообщала миру о новом капризе герцогини Асси. Она не клеветала, ничего не прибавляла; а в глубине души была убеждена, что щадит. То, что делала ее неприятельница, было не только капризом. Клелия, стареющая и скучающая, изощряла свое остроумие, сидя рядом с тупо молчащим мужем. Он только что вернулся из Парижа, где простоял два месяца в углах гостиных. Знакомые приветствовали его, как впервые попавшего в свет провинциала; и тотчас же он почувствовал на себе весь гнет умственной тяжеловесности, которую они приписывали ему. Его молодость со всем ее превосходством была забыта. Никто не помнил его когда-то столь знаменитой выходки на свадьбе его возлюбленной, поцелуя под носом у жениха и bonjour, bebe, comment са va. Подавленный, он заперся в своем дворце на Большом канале, где с гордостью трупа протягивал к намину ноги.

Его жена сидела тут же, в обширном каменном зале; за стеной о порог монотонно плескалась вода; она думала:

"Что меня мучит, это не наслаждение, которое они доставляют друг другу, нет - слава, чувство власти, которое дает слава, и в создании которого они помогают друг другу. Герцогиня теперь, бок о бок с ним, повелевает свитой художников, журналистов, завистников, покупателей, льстецов, глупцов, прихлебателей, которой он не хотел держать в угоду мне, и которая разносит его имя по всей Европе. За это он подарит ей одной творение, которым уже теперь газеты возбуждают любопытство всего мира: Венеру.

Ах! Я не открою никому, что эта Венера не появится никогда; но я знаю это. Он - мастер рассказывать истории. Самое высшее, что он создает, - не творение; это представление, которое он внушает каждой из нас, женщин, что она - его муза.

Пока она считает себя его Венерой. Возможно также, что она уже забыла это. Жужжанье ее взволнованной крови заглушает теперь все. В искусственном холоде своего гордого одиночества она так долго отказывалась от мужской любви! Теперь она хочет разом насытиться вполне. Невозможность насыщения повергнет в грусть их обоих, ее и его. А бешеное желание все-таки достигнуть насыщения перейдет в желание умереть или убить друг друга.