"Он догадывается, - сказала она себе. - Он догадывается о вещах, которых не знаю я сама. И которых не хочу знать", - прибавила она в немом возмущении. Она встала.

Якобус не знал, что ответить Нино. Неожиданно, на мгновение, он понял ясно все, что произошло и что сделал он сам.

- Он прав, этот мальчик, я вбиваю ему в голову, что у него есть талант. Я хочу сделать его своим другом, потому что герцогиня любит его. Поэтому я обнимаю его и показываюсь ей вместе с ним. Нечто от ее благоволения падает и на меня. И ведь он только мальчик. Он домогается... для меня.

- Нино, теперь рисовать! Рисовать теперь! - крикнул он, подхватив мальчика и кружась с ним по комнате.

"Ба! - подумал он. - Он не имеет понятия обо всем этом. Это глупости"...

И он сейчас же забыл об этом.

Нино разложил на столе свою работу; он молча рисовал, нагнувшись над ней. "Ах, Иолла, Иолла", - звучало в его душе. Сердце у него болело. "Ах, если бы я не пришел, все было бы так, как раньше, всего час тому назад, в нашей комнате... Я не знаю, что произошло с тех пор. Что-то ужасное, но я не понимаю, что именно"... И где-то внутри, из самой глубины его страдания, коварно поднималось желание: "О, Иолла, если бы я совсем не любил тебя"...

"Нет, нет! - крикнул он себе. - Я буду любить тебя до самой смерти. Но этого человека я ненавижу вместе с его театральным атласным камзолом".

Якобус заглянул ему через плечо.

- Да ты делаешь успехи! Герцогиня, посмотрите-ка... дело начинает идти на лад. Теперь уже нечего сомневаться, что-нибудь из него да выйдет!

Он болтал от радости. Успехи его ученика веселили его, как неожиданное оправдание.

- Что же ей еще нужно, Нино, этой герцогине! Мало того, что я сам в угоду ей стал большим художником, - каждый делает, что может... Но теперь я сделаю художника и из тебя, чтобы впоследствии, когда мои руки начнут дрожать, был кто-нибудь, кто следил бы за ее красотой и прославлял ее. Правда, я верный слуга, Нино? Как ты думаешь, она выплатит мне когда-нибудь мой долг, наша герцогиня?

Мальчик поднял глаза.

- Этого я не знаю, это ваше дело, - дерзко сказал он. Он думал:

"Когда дядя Сан-Бакко ненавидит кого-нибудь, он дает ему заметить это. Дольше так не может идти".

- Я хотел вам сказать, что с меня довольно рисовать. Я не делаю никаких успехов, вы только так говорите. Я никогда больше не приду. Я вообще не хочу быть художником.

- Что такое? Я ничего не слышал. Значит, ты ничего не сказал.

- Нино, - сказала герцогиня, - а ты думаешь о том, что твоя мать лежит дома, что она больна и не должна ничего знать об этом? О том, что ты хочешь отказаться от искусства?

Она просила; он слышал это. Он слышал также, что она прибегла к имени его матери, чтобы просить для себя самой.

- Ах, вы, с вашим искусством! - произнес он медленно, страдальчески и упрямо, не поднимая глаз от земли.

- Ты хотел бы лучше воевать, я знаю, - совершать великие подвиги и переживать необыкновенные вещи. Но пойми, что все это дает искусство, что теперь все это дает почти только искусство. Посмотри, даже одеяние великих времен, - кто носит его теперь. Художники.

Мальчик бегло, не поднимая головы, оглядел своего врага. "Я невероятно невоспитан", - подумал он, - "но это должно быть", - и он презрительно фыркнул.

- Я тебе не нравлюсь? - спросил Якобус.

- Тогда, - прибавила герцогиня, - у художников была причина бояться друг друга. Они носили за работой мечи.

- А очки? - спросил Нино. - Вот видите, одно не подходит к другому.

Якобус покраснел и отошел в сторону.

- Пойдем, моя Линда, уйдем потихоньку. Нам стыдно.

- И ему, в самом деле, стыдно! - воскликнула герцогиня, смеясь. Она была благодарна обоим за эту откровенную перебранку. Она отогнула обеими руками голову мальчика назад, так что он должен был посмотреть ей в глаза.

- Посмотри-ка, ведь он тоже мальчишка - как ты. Поэтому ты можешь обидеть его тем, что он носит очки. Что вы за мальчуганы!

Мальчик повернулся к художнику и сказал громко и дрожа.

- Простите меня, пожалуйста! - Тебя, Иолла, я обидел еще гораздо, гораздо больше. Ах, ты даже не можешь знать, как.

Он вдруг почувствовал себя размягченным, неспособным заставить страдать человека и счастливым своей слабостью. Рука его возлюбленной еще лежала на ею лбу, он совершенно не чувствовал ее, так легка была она. В своем смятении он готов был думать, что там сидит белая, волшебная голубка.

- Иолла! - прошептал он, закрывая глаза.

- Значит, опять друзья? - спросил Якобус, протягивая Нино руку.

- Да, - ответил мальчик тихо и покорно.

Якобус обхватил рукой его шею и запрыгал с ним по комнате.

- Рисовать нам уже не придется. Уже темно.

Он поймал Нино и заставил его прыгать, как собачонку. С ним и игрушечным паяцом он разыграл перед герцогиней целую комедию. Нино проявил большую ловкость; он думал: "Она молчит? Она думает, что я недоволен?" Он громко и сердечно рассмеялся ей в лицо, и она ответила тем же.

Якобус, наконец, остановился, упираясь рукой в бедро и грациозно изогнув ногу; кудри его растрепались. Он глубоко перевел дыхание. Он чувствовал себя молодым; он чувствовал: "Отроческие прелести стройного Нино будет все засчитаны в мою пользу. Герцогиня видит только меня".

- Нино! - воскликнул он, обезумев от торжества. - Герцогиня теперь настроена милостиво, я вижу это. Поди к ней и попроси ее, чтобы она выплатила мне мой долг! Пойдешь?

- Что за ребяческое упорство! - пробормотала герцогиня.

"Еще и это", - сказал про себя мальчик. Он опять на секунду закрыл глаза. Бледный, в упоении самопожертвования, подошел он к ней. Он взял ее руку; его губы, его дыхание, его ресницы ласкали ее.

- Отдай господину Якобусу его долг! - твердо сказал он.

- Этого ты не должен был говорить.

Она обернулась и увидела у двери Клелию Мортейль.

- И вы здесь? - воскликнул Якобус. - Это чудесно. Мы как раз играем. Будем веселы!

- Я очень рада. Продолжайте свою игру, - медленно и беззвучно ответила Клелия. Она села спиной к окну. Все вдруг замолчали. Сумерки сгущались. Якобус принужденно сказал:

- Синьора Клелия, мы видим только ваш силуэт, - и в нем есть что-то странно жуткое.