Харон пожимает плечами.

— Таков их удел, Бессмертный. Я не устанавливаю правила. Я обеспечиваю равновесие, пока оно не перестанет быть необходимым.

Равновесие? Паромщик делает шаг назад, и тьма, следующая за ним, разрастается.

— Разве ты не можешь что-нибудь сделать? — Я рычу. — Я думал, все дети невинны?

— Это то, что говорят твои священники, чтобы утешить тебя. Иронично, учитывая, что многие из них сами грешники. В глазах Бога все живущие согрешили. Они должны доказать свою невинность жизнью.

— Не все эти дети, иначе ад переполнился бы ими.

— Думаешь, ты понимаешь, как устроен Ад? Какое высокомерие. Но нет, детям приписывают невинность. Некоторые теряют ее с излишней поспешностью. — Харон указывает на мальчика с расплавленным лицом, кричащего возле такси и беспечного водителя. — Он украл игрушку у соседа. Крутящуюся вертушку. Мелочь, но грех налицо. Жадность. Зависть. Тщеславие, когда он считал, что заслуживает того, что другие не заслужили.

— Зачем следовать за этим непостоянным сукиным сыном наверху? Ты не обязан подчиняться его правилам. Не в таком деле.

Харон смотрит на меня, и выражение его лица почти укоризненное. Я достаю сигарету и начинаю прикуривать, стараясь, чтобы руки не дрожали.

— Что? Я могу говорить о Нем все, что захочу. Я совершил месть, помнишь? Я не попаду в рай.

Харон указывает мне через плечо.

— Она украла еду. Не один раз. Деньги из кассы, где она работала, попадали в ее карманы.

Я оглядываюсь и вижу Диану, стоящую рядом с мальчиком ее возраста.

— Диана?

— Твоя подопечная, да. У нее нет прохода на Небеса.

Несмотря на то, что затянулся один раз, я бросаю сигарету на землю и топчусь по ней, вымещая свое разочарование единственным доступным мне способом.

— Она делала это, чтобы прокормить свою семью. Разве Он стал бы счастливее, если бы она позволила им голодать? Разве это не грех — не выполнить свой долг перед родными?

— Воровство — это грех, — отвечает Харон, не теряя ни секунды. Его голос подобен лопате, скребущей по рыхлым камням.

— То есть, ты хочешь сказать, что после того, как она выполнит свое предназначение, она застрянет здесь? Навсегда?

— Ничто не вечно, Бессмертный, и некоторые не удостаиваются удовольствия повернуться лицом к небу.

О чем, черт возьми, он вообще говорит?

— Ник!

Я оглядываюсь, когда Диана зовет меня. Она машет мне рукой, а мальчик, с которым она разговаривает, смотрит в мою сторону.

— Бессмертный, — шепчет Харон, кладя костлявую руку с кусочком плоти мне на плечо. Я немею, как будто эта часть моего тела перестает существовать. — Если это тебя утешит, ее семья на небесах.

— Может быть, и так, — выдыхаю я. — Но она их больше не увидит. Разве это справедливо?

Я ухожу, ощущения возвращаются, когда стряхиваю прикосновение Харона. Ощущение, будто половина моего тела провалилась в могилу.

Я подхожу к детям. Мальчик, с которым разговаривает Диана, смотрит на меня, по его лицу пробегает растерянность, а затем безразличие. Он зациклен, черты его лица застывают, затем появляется удивление. Он полуосознан, как будто его воспоминания возвращаются. Диана сжимает его руку.

Мальчику пять лет. Может быть, шесть. При жизни он был маленьким, одни кожа да кости. У него огромные глаза, выделяющиеся на исхудалом, невинном лице. К черту это. К черту все.

Челюсть Дианы, под запекшейся кровью на щеках, крепко сжата. Она держит себя в руках. Крепкая малышка. Не уверен, что смог бы сделать то же самое в ее положении. И сейчас почти не могу.

Если мальчик, с которым она разговаривает, ел больше одного горячего обеда в неделю, я святой. Парень страдал в жизни. Теперь он делает то же самое в смерти. Где справедливость во всем этом?

— Ник, это Луис. Я знала его. Луис, скажи моему другу то, что ты сказал мне.

Мальчик смотрит на меня искоса, поэтому я приседаю и улыбаюсь ему.

— Все в порядке, малыш. Ты можешь поговорить со мной. — Невидимый груз снова давит на меня. Я оглядываюсь через плечо. Харон ушел, но где-то там, в темноте Редвуд и Мэн, что-то наблюдает за мной. Снова.

На этот раз никакого тумана. Никаких криков, кроме воплей мертвецов, умирающих снова и снова.

— Они пришли, — говорит Луис и снова замолкает. Диана смотрит в другую сторону, но все еще держит его за руку. Он оглядывается вокруг, немного трусит, затем нахмуривает брови. — Пришли белые люди. Они говорили, что мы забыли свое место, сказали, что преподнесут нам урок. Я слышал, как мама Дианы кричала, кричала на них, что они забрали ее девочку. Она сказала, что обратилась в полицию. Тогда-то и начался пожар. Это…

Луис делает паузу, его лицо застыло. Я сжимаю его худое плечо.

— Продолжай, парень. Эй! Держись за меня.

Он вздыхает.

— Ее мама сказала, что белый человек забрал ее девочку. Они пришли ночью, толпа. Они… они начали это. Пожар. Я до сих пор слышу их смех. Они сказали, что преподадут всем нам урок уважения к старшим.

Диана отпускает руку Луиса, и он падает, закрыв голову руками, и смотрит вверх. Вскрикивает и распластывается на земле, как будто на него только что рухнули стропила.

Я притягиваю Диану к себе. Ее трясет от рыданий. Я наклоняюсь, поднимаю ее и направляюсь обратно к такси, не обращая внимания на то, что за мной наблюдают, в голове у меня крутятся вопросы.

Диана заставила ребенка, застрявшего в петле, общаться. Как она это сделала? Эмпатия? Попахивает чем-то большим.

И то, что сказал Харон… Ясно, что я еще не разобрался в устройстве Ада.

Если я не разберусь с этим в ближайшее время, у нас двоих начнутся серьезные проблемы.

***

Копы, Марвин и туман где-то там, на хвосте, и это при условии, что мой старый друг, амарок, все еще не идет по моему следу. Вместо этого мы едем на такси в мотель на окраине Хейвена. «Туз в рукаве». Я даю водителю чаевые и советую ему забыть о нас. Парень на ресепшен смотрит на меня странно, когда я прошу раздельные кровати, но думаю, что к нему обращались и с более странными просьбами.

Диана сидит на краешке своей кровати, пока я листаю свой телефон, просматривая присланные Зией статьи о Редвуд и Мэн. Я попросил ее посмотреть, что она сможет найти, когда мы уезжали с пустыря, и она быстро сработала.

Место выгорело дотла. В то время следователи оформили это как несчастный случай. В конце 90-х дело вновь открыли и переквалифицировали в убийство по расовым мотивам. Пресса не заинтересовалась почти 30-летним «мертвым» делом, хотя, скорее всего, слишком многие из вовлеченных в него людей занимали властные посты или же состояли в родстве с теми, кто их занимал.

История Луиса подтвердилась. Толпа линчевателей пришла за женщиной, обвинявшей белого мужчину в похищении ее девочки. Ситуация ухудшилась, когда люди в здании ее не выдали.

Диана молчала всю дорогу в такси. Потом, когда мы добрались до номера, она спросила меня, о чем мы с Хароном говорили. Пользуясь уроком моего свидания с Розой, я сказал ей правду.

Послушайте, я знаю, что она еще ребенок, но она заслуживает знать, что случилось с ее семьей.

Она произнесла только четыре слова.

— Счастлива, что они вместе.

Что можно на это сказать?

— Раньше у нас был проигрыватель пластинок, — говорит Диана. Мне приятно слышать, как она болтает, поэтому я просто молчу и слушаю. — Однажды вечером папа принес его домой. Мы поставили его у окна, хотя вид из него открывался не очень хороший. Мама пела, девочки танцевали. Кажется, что это было вчера, но… Столько лет прошло?

Вопрос в никуда. Примириться с адом очень трудно. Знаю по собственному опыту, и, если честно, не думаю, что я уже дошел до этого. Не могу представить, как с этим справляется ребенок.

— Это моя вина, — шепчет она.

— Эй! Не начинай так думать, детка. Если хочешь кого-то винить, вини того урода, который тебя забрал. Вини продажных ублюдков из полиции, которые закрыли глаза, когда твоя мама обратилась к ним в поисках тебя. Вини мерзавцев, которые совершили поджог, или тех, кто стоял и смотрел, как эти люди умирают. Это их вина, потому что у них был выбор. Понятно?