***

Она невероятна.

Его котенок.

Проскользнув в ее спальню через открытую балконную дверь следующей ночью, Грэм не мог не восхититься молодой женщиной, которой она стала.

Двадцать пять лет назад, когда Филипп Бранденмор вложил ее в его руки и холодно сообщил ему, что ее выживание — его ответственность, Грэм не мог представить, каким исключительным творением она станет — даже высокомерный Бранденмор не осознавал. Грэм обеспечил это. Каждая терапия, каждое лекарство, каждая секунда в этом богом забытом аду создала это чудесное существо.

Длинные, блестящие, золотые и темно-коричневые пряди шелковистых волос растекались по подушке и лицу, идеально обрамляя темно-кремовую плоть ее лица. Ее черты были достаточно кошачьими, чтобы предать ей тень таинственности, разрез глаз намекал на экзотику.

Ее губы. Они были мило изогнуты, соблазнительны и заставляли его хотеть попробовать их.

Необходимость, жажда ее вкуса мучили его с тех пор, как он нашел ее. Они преследовали его во снах, в фантазиях. Заставляя его быть постоянно возбужденным, твердым, как железо и готовым к спариванию.

Были дни, когда он ненавидел ее за эту потребность владеть ею, и уверенность в том, что, когда он получит ее, ее защита станет более опасной, чем это было в прошлом.

Она — слабость.

Она чистое и определенное разрушение, если он не будет чрезвычайно осторожен.

Никто очень долго не обвинял его в том, что он осторожен, и он не видел причин, чтобы дать им повод сделать это сейчас. Он был тем, что они создали. Если им это не нравилось, то виноваты только они сами.

Породы были созданы, чтобы быть мастерами-манипуляторами, тактиками, мятежниками и чрезвычайно способными любовниками. Грэм был всем этим, но в его творчестве они каким-то образом упустили тот факт, что создали Породу, чьи способности к научным отклонениям намного превосходили их собственные. Он взял то, что было сделано в исследовательском центре Бранденмора, наблюдал, манипулировал учеными и техниками и, в конце концов, почти сам управлял лабораториями.

Пока Бранденмор не привел нового главного исследователя и генетика. Тот, кто каким-то образом почувствовал, что один бенгальский самец владеет всем вокруг.

Добрый, старый доктор Беннетт. Тощий ублюдок.

Потирая грудь, он вспомнил, как пальцы Беннетта обвились вокруг его бьющегося сердца, когда он приказал солдатам найти «девушку».

Девушка.

Он снова сосредоточился на ней.

Она была девочкой. Та, кто перелила свою кровь в его вены и позволила безумию настигнуть его. Это безумие породило чудовище, когда ученый приказал вернуть ее, с явным намерением вырвать и ее бьющееся сердце.

У Беннетта не было бьющихся сердец в течение пяти лет, включая его собственное, и никогда не будет снова. Грэм вырвал этот орган из груди Беннетта. Прорываясь пальцами с когтями сквозь плоть и хрящи, он схватил пульсирующую плоть и, когда добрый доктор наблюдал в беспомощном ужасе, вырвал его.

Это воспоминание было одним из лучших, что у него были, хотя ночь, когда это происходило, когда он прошел в лабораторию ради смертельного веселья, которое оставило мало живых людей внутри нее, часто была туманной

Монстр, которым он стал той ночью, был последним, долгожданным облегчением. Потому что у этого существа не было ни жалости, ни сожалений, ни обвинений. Он был чистым высшим разумом и первобытным инстинктом.

Когда монстр отступил, и Порода нашла меру здравомыслия, она была там— кошка, которая начала его погибель. И знание, что она всегда будет его погибелью.

Схватив простынь, прикрывающую Кэт, Грэм медленно стянул ее с тела, его губы изогнулись, когда ее лоб еще сильнее нахмурился.

Она должна была проснуться.

Будь он солдатом или Породой Совета, она бы уже была мертва. Или изнасилована. Возможно, и то, и другое. Вероятно, и то, и другое.

Но тогда, без сомнения, она бы проснулась, прежде чем угроза добралась до ее спальни. Он наблюдал за ней месяцами и знал, что ее инстинкты чертовски хороши. Инородные инстинкты Породы внутри нее хорошо ее оберегали.

И, видимо, слишком доверяли ему, в противном случае она бы уже царапалась, а не чувственно растягивалась под его взглядом, когда простыня сползла с ее тела.

«Она могла бы надеть одну из тех сексуальных ночных рубашек, которые у нее были», — подумал он с сожалением, увидев свободный топ без рукавов и плотные хлопчатобумажные штаны, в которых она спала. На ней даже были носки.

Его губы изогнулись в гримасе. Черт, он бы предпочел сексуальную ночнушку.

Отойдя от кровати и подойдя к креслу, которое она поставила рядом с открытыми балконными дверями, он опустился на удобное сиденье и просто уставился на нее. Он позволил своему взгляду ласкать ее: от тонкого лица, вдоль тонкой шеи, до полной груди под тонким верхом.

Хорошие груди. Прекрасные возвышенности, и его пальцы болели, чтобы обхватить их, погладить их.

Множество способов, которыми он мог развлечь себя этими пышными, остроконечными изгибами, искушали тот контроль, который он проявлял над своей похотью. Он не привык сдерживать себя. Будь то его потребность в сексе или в крови, терпение использовалось только тогда, когда оно делало игру более захватывающей.

Ограничение себя определенно сделало бы эту игру более захватывающей. До сих пор, маневрирование на месте, втягивание фигур в игру и начало этой конкретной игры требовали большего терпения, чем он даже мог себе представить. Вопрос был в том, сможет ли он сохранить его?

Сосредоточив свой взгляд на ней, он позволил своим чувствам соединиться со всегда бдительной частью ее генетики, которая помечала ее как его, и вызывала из сна. Соединиться с ее врожденными чувствами всегда было особенно легко. Слишком легко.

***

Кэт резко проснулась.

Ее глаза открылись, осознавая присутствие еще до того, как она проснулась, разозлившись, что спящие чувства не разбудили ее раньше. Могли ли они сначала предупредить ее? Конечно, нет. Ей пришлось ждать, пока он не приказал ей проснуться.

— Итак, кошка проснулась, — рычание донеслось из дальнего угла спальни, прямо напротив большой кровати. Прислонившись к креслу, которое она поставила для него, рядом с открытыми балконными дверями, он выглядел опасным, им и был.

Мудак.

— Ты запоздал. — Кэт села, скользнув ногами по краю кровати и внимательно следя за ним. — Я ждала тебя прошлой ночью.

Белые зубы сверкнули в темноте комнаты, когда он насмешливо улыбнулся ей.

— Я был здесь. — Пожатие его плеч не осталось не замеченным, и не было скрытой уверенности в этом. Должно быть, он с ДжонасомУайеттом родственники. Они слишком похожи друг на друга.

— Даже не сомневаюсь, — фыркнула она. — Ты превратился в сталкера, Ги. Я не ожидала такого от тебя.

Она знала, что ее сердцебиение выдавало ложь о непринужденном поведении, которое она показывала так же, как он легко мог бы обнаружить запах ее настороженности.

Его веселье было пугающим.

Ледяной, бдительный, хищный.

Ей не понравилось это.

— Чего ты тогда от меня ожидала, котенок? — Он протянул руку, наклонившись, положил лодыжку на противоположное колено, и наблюдал за ней странными зелеными глазами с янтарными крапинками.

Как и у серебряных глаз ДжонасаУайетта, не было черных зрачков, чтобы отделить цвет. И когда ярость наполняла каждую молекулу Породы, этот цвет также кровоточил в его глазах.

— Я не ожидала проснуться, — признание было нелегким, но у нее не было иллюзий относительно ее способности сражаться с животным перед ней.

Нет смысла сражаться.

Он прищурился, глядя на нее.

— Ты думала, что я убью тебя во сне? — спросил он, изогнув бровь. — По крайней мере, я дал бы тебе шанс сразиться.

Изощренное издевательство в его голосе убедило ее, что он прекрасно понимал, что не будет никакого риска, связанного с предоставлением ей возможности сражаться. Только момент, чтобы посмеяться над ней.