Рейна только покачала головой.
– Так что с вами? Лорд Молдлейт…
– Да почему вы все говорите о лорде Фадрике? – не выдержав, всхлипнула наконец Рейна. – Разве мое горе в нем?! Разве он – чудовище?!
– Ре…
– Он добрый, отзывчивый, внимательный человек! Так может хватит считать его монстром и сочувствовать мне?
Напуганный истерикой Перрье отступил на шаг. Но его пальцы, тонкие, изящные, теплые, пальцы умелого фехтовальщика и музыканта, все еще касались ее плеча. И это прикосновение успокаивало.
– Леди Молдлейт, я ни в коей мере не желал оскорбить вашего супруга. Просто поймите, очень сложно поверить, что вы счастливы в этом браке.
– Потому что мой муж – урод?!
– Потому что вы любите другого.
Резкая боль в груди, последовавшая после этих слов, заставила Рейну пошатнуться, но лорд схватил ее под локоть, не давая упасть. Тихо, словно ведя беседу с ребенком, Хортен Борсенгьон заговорил:
– Я кое-что знаю о вас и Моэрале, Рейна, немного больше, чем вы полагаете, и могу лишь догадываться, что вы должны чувствовать. Мне жаль: жаль вас, жаль его, безумно жаль, что он выбрал путь, сделавший – без сомнения – вас обоих несчастными. Мне жаль вашего мужа, потому что верность долгу – не всегда то, что хочется получать от жены. И мне очень печально, что сегодня довелось вызвать ваши слезы.
– Вы не виноваты, – Рейна вытерла глаза рукавом. – Просто я шла от королевы, и у нее мне пришлось несладко.
– Селисса чем-то оскорбила вас?
– Оскорбила? Нет! Разве вы, вы – член королевского совета – не знаете? Не знаете, что меня вынудили приказать моим вассалам оставить Холдстейна?
Перрье вздрогнул.
– Что вы говорите?
– Именно то, что вы услышали. Я написала указ, да еще и в нескольких экземплярах, в котором признала своим королем Линеля Сильвберна!
– А разве Линель не ваш король?
Рейну будто ледяной водой окатило. Как можно было так забыться, и перед кем! Она осторожно освободилась от руки, все еще удерживающей ее, и ответила:
– Ну разумеется. Нет иного короля, кроме Линеля.
– Но вы не желали писать приказ?
– Не под принуждением, да еще и таким сильным.
– Король мудро поступил, – словно говоря сам с собой, промолвил Перрье. – Несколько экземпляров, это очень мудро. Какие-то можно отправить с голубиной почтой, какие-то с гонцами… сколько вы написали приказов, леди Молдлейт?
– Пять, – холодно ответила Рейна.
– Король в самом деле умен! Не сомневаюсь, он поставит нас в известность об этом на следующем же совете. А вы зря расстраиваетесь, леди. Сейчас самое время показать верность своему королю.
– Я это уже поняла, – процедила Рейна сквозь зубы, натянуто улыбнулась лорду и, обойдя его по настолько широкой дуге, насколько позволила лестница, медленно пошла вниз. Симпатия, возникшая у нее к Перрье со дня свадьбы, угасла.
Фадрику о произошедшем она рассказала не сразу. Он, отдавший верность Линелю, не понял бы ее в полной мере.
И тем не менее, муж был недоволен грубостью по отношению к его жене.
Рейна испытывала благодарность и за это. Пожалуй, в Сильвхолле Фадрик был единственным, для кого она оставалась человеком, а не орудием в политической игре. Его мягкость, вежливость, осторожность – во всем, не только в словах – заставляли Рейну ощущать себя непривычно. Принцессой из хрусталя.
Неизменную вежливость проявлял он и в постели, и, возможно именно благодаря этой вежливости, Рейна без возражений пускала его туда каждую ночь, точнее – каждую ночь, когда он считал возможным прийти.
Это всегда начиналось одинаково. Сначала, отправляясь спать, он мягко пожимал ей руку, словно давая обещание, и Рейна настраивала себя соответствующим образом. Целые бури происходили в ее душе, но внешне она всегда оставалась спокойной и ласково улыбалась мужу, когда он входил в спальню с затаенной робостью, со страхом ожидания в глазах. А ну как на этот раз она оттолкнет его, увидев наконец кто ложится в ее постель?
Но Рейна не отталкивала. Решившись один раз вопреки всему приобрести хотя бы некоторое подобие счастья, она перла к цели с упорством битюга, подавляя себя постоянно, ежедневно. Училась любить мужа, училась быть хорошей женой. Училась заниматься любовью с широко открытыми глазами, училась не сравнивать двух мужчин, в разное время имевших право на ее тело.
Разумеется, все, происходящее между ней и супругом темными ночами, не приносило ей ни малейшего удовольствия. Но и отвращения тоже не приносило.
В остальном Фадрик был так же деликатен. Например, он никогда не заходил в ее покои без предупреждения. Рейна считала это его способом защиты. Она понимала, что весьма немногие люди могли прятать выражение неприятия на лице, внезапно увидев юного лорда Молдлейта. Все это – его ранимость, его стремление создать вокруг себя оболочку, защищающую от остального мира, отношение к нему людей – заставляло Рейну испытывать жалость. И, скорее всего, именно это чувство в конечном счете вызвало в ней уважение к нему – первый камешек в фундаменте их отношений.
Отношений, которым много еще чего предстояло перенести.
Тем утром Рейна сидела одна в комнате мужа, совмещавшей в себе и спальню, и кабинет. Лишенная общества людей, общаться с которыми у нее не было ни малейшего желания, все свои дни Рейна отдавала чтению.
Глубокое мягкое кресло, специально заказанное Фадриком для своего комфорта, бережно приняло в себя ее маленькую хрупкую фигурку, большой оплетенный кожей фолиант удобно угнездился на ручке. Свет, падавший из окна, создавал в комнате ощущение уюта и тепла. Рейна задремала.
Разбудил ее дверной скрип. Рейна вздрогнула, непрочитанный фолиант с гулким звуком упал на пол.
– Так-так, что это мы тут делаем? Читаем?! – брови стоявшего на пороге Линнфреда взметнулись ко лбу.
– Добрый день, милорд, – пробормотала не вполне пришедшая в себя от сна Рейна. – Вам нужен Фадрик? Его тут нет…
– Это я вижу, – хохотнул Линнфред и сделал шаг в комнату. Дверь громко захлопнулась за ним, заставив Рейну вздрогнуть еще раз. – А Фадрик позволяет тебе в его отсутствие бывать в кабинете?
– Милорд добр ко мне.
– Добр…конечно,– мужчина подошел еще ближе, и Рейна, вместе с тяжелой вонью немытого мужского тела ощутила исходящий от него запах опасности. Внутреннее она вся напряглась, моля богов, чтобы сейчас, вот прямо сейчас, кто-нибудь еще зашел в эту комнату, такую тесную для них двоих, кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь… – Как не быть добрым с такой кошечкой. А ты, ты добра с ним, а?
Будь Рейна той неопытной девочкой, что когда-то покинула стены Холдстейна, имея за душой кусок хлеба да кобылу, она бы смутилась. Но она уже давно утратила ту душевную невинность, что излилась бы на щеки краской смущения. Она прямо встретила испытующий взгляд брата своего мужа.
– Почему вас так это интересует, милорд?
Линнфред не смог скрыть своего изумления:
– О, а ты, оказывается, с характером! Ничего себе! Жаль Фадрика, не сможет он тебя укротить… А вот Холдстейн мог, правда.., леди?
Рейна только насмешливо улыбнулась. Никогда, никогда им больше не заставить ее плакать! Пусть не думают, что могут задеть ее своими оскорблениями, им, этим скотам, она не покажет своей слабости!
– Усмехаешься, – Линнфред медленно, нарочито медленно обвел всю ее фигуру плотоядным взглядом. – Правильно… Что может дать такой женщине мой младший братец? Ты хоть чувствуешь что-то, когда он лежит на тебе, жалко дергаясь? Право, он вообще ходит в твою спальню, или только трогательно держит тебя за ручку?
Рейна нарочито изящным жестом подняла с пола упавшую книгу и встала с кресла, положив фолиант на сидение. Брат ее мужа возвышался над ней исполинской колонной, но она вновь хладнокровно выдержала его взгляд.
– Не смейте так говорить о моем муже.., милорд!
И тут же поняла, какую совершила ошибку.
– Не смей орать на меня, ты, северная шлюха! – крепкая пахнущая лошадью рука схватила ее за волосы, впрочем, не причинив особенной боли, и Рейна оказалась с Линнфредом лицом к лицу. – Крутить собой я тебе не позволю, как ты крутишь своим жалким калекой-мужем! Знаешь, – взгляд Линнфреда приобрел иное, уже не злое, но еще более пугающее выражение, – тебя, пожалуй, пора привести в чувство. Возможно, настоящий мужик заставит тебя вспомнить, кто ты такая есть, – и с этими словами он отпустил ее волосы, вместо этого схватив обеими руками за грудь.
