Витте отправился в Америку, и, как всякий знает, – с каким выдающимся талантом, я бы сказал, с гениальностью, – он успешно завершил порученное ему дело. Император, соглашаясь на совет графа Ламсдорфа, выразил пожелание, чтобы я сопровождал Витте в качестве второго полномочного представителя, но в это время Витте был настолько предубежден против меня, что настоял на назначении вместо меня моего преемника в Японии, барона Розена, которого он рассматривал как наиболее послушного сотрудника.

Как бы то ни было, я не только никогда не сожалел о моем вмешательстве в пользу назначения Витте, но и убежден, что моим вмешательством я принес действительную пользу моей стране. Наиболее распространенным мнением среди общества в России является мнение о незначительных результатах, достигнутых Витте в Портсмуте; в этом, как и в других областях, его соотечественники и современники не совсем к нему справедливы. Лично я никогда не был в близких отношениях с Витте, наоборот, я вынужден был энергично оппонировать некоторым из его политических концепций, касавшихся вопросов внешней политики, но я обязан воздать ему должное за то, что им было достигнуто в Портсмуте. Никто из профессиональных дипломатов не мог бы сделать того, что было сделано им. Дело требовало всей силы личного престижа этого «самоучки», влияния его личного авторитета на широкое общественное мнение американской демократии, чтобы получить для России, несмотря на ее неудачи, моральное преимущество над представителями противной стороны. Одной из причин этого преимущества являлась та способность, с которой Витте сумел использовать прессу Америки и Англии, благодаря благожелательному и искусному содействию корреспондента Daily Telegraph доктора Э. Дж. Диллона. Этот замечательно талантливый публицист в течение долгого времени находился в близких дружеских отношениях с Витте и пользовался его полным доверием. Он сопровождал его в Америку, и без всякого колебания я могу сказать, что значительная доля успеха русской делегации должна быть приписана усилиям доктора Диллона. Завершая свой комментарий этого эпизода, я добавлю, что, когда впервые имел случаи выступить перед Думой, почел своим долгом защищать Портсмутский договор, хотя это требовало некоторой смелости в то особое время. Я с удовлетворением узнал, что Витте, несмотря на свое нерасположение ко мне и несмотря на свои большие ошибки, почувствовал ко мне, его явному политическому противнику, большую благодарность.

В то время, когда происходили переговоры в Портсмуте, я оставался в стороне от всякого участия в активной политике, но несколько позже, в октябре 1905 года, был внезапно вовлечен в сферу деятельности, которая до сих пор была совершенно незнакома мне, – в решение вопросов внутренней государственной жизни. На этом пути я вошел в непосредственное соприкосновение с царем и стал одним из главных деятелей в драме, которая разыгрывалась в то время в России. В эту историческую эпоху Россия переживала величайший внутренний кризис. Революционное движение, возникшее в результате военных неудач русской армии в Маньчжурии, завершилось всеобщей забастовкой, которая не только остановила железные дороги, но парализовала всю экономическую жизнь страны. Серьезные беспорядки произошли в провинции, и движение, принявшее угрожающий характер, имело место по всей империи, в особенности в столице. Вдовствующая императрица, которая в то время жила в Копенгагене, была очень обеспокоена положением вещей и в своих разговорах со мной часто выражала опасения. Я воспользовался этими разговорами и попытался убедить ее и через нее убедить царя в необходимости пойти на уступки, пока еще не поздно, разумным требованиям умеренно-либеральной партии, с тем расчетом, чтобы заручиться помощью этой партии в сопротивлении в тогдашних чрезвычайно неблагоприятных условиях радикальным и революционным партиям. Мои усилия в этом направлении встретили энергичную поддержку со стороны брата императрицы, короля Фридриха VIII, человека большого чутья в политических делах, который только что сменил своего отца, короля Кристиана IX, на престоле Дании. Императрица согласилась написать своему сыну и убедить его дать России конституционную хартию с его собственного согласия, и в то же время было решено, что я должен отправиться в Петербург, чтобы передать письмо и выступить интерпретатором и защитником перед императором того совета, который давала вдовствующая императрица.

Быстро добраться до Петербурга было нелегко, так как путешествие по суше было невозможно из-за всеобщей забастовки железнодорожников, а пароходного сообщения между Россией и Данией не было. По требованию Фридриха Датская Восточно-Азиатская компания предоставила в мое распоряжение один из почтовых пароходов, St. Thomas, который как раз в это время находился в копенгагенском порту. Таким образом, я имел возможность высадиться прямо в Петербурге. Путешествие было быстрым, но не особенно приятным, так как St. Thomas был нагружен, а Балтийское море бывает наиболее неспокойным в этот период.

В момент моего прибытия в Петербург кризис подходил к кульминационной точке. Я не хочу останавливаться в этих своих воспоминаниях на деталях тех трех недель, которые провел в столице в эти исторические дни последней части октября 1905 года; достаточно сказать, что в эти три недели я не только был внимательным наблюдателем событий, которые имели место в связи с Манифестом 17 (30) октября 1905 года, но и принял участие в событиях, которые поставили меня в тесное соприкосновение с императором Николаем, точно так же, как с наиболее видными министрами и политическими деятелями того времени. Особенно с графом Витте, который получил этот титул непосредственно после возвращения из Америки. Он был назначен председателем первого конституционного кабинета и принял на себя дело установления новых форм организации управления империей. Он начал свое трудное дело с приглашения в Петербург лидеров либеральной и умеренно-либеральной партий, которые в то время находились на конференции в Москве и с помощью которых он надеялся выполнить порученное ему дело. Среди них находились князь Львов (позже глава первого Временного правительства 1917 года), князья Урусов и Трубецкой, господа Гучков, Стахович, Родичев и Кокошкин, который был убит большевиками в 1918 году. Целью графа Витте было разработать совместно с ними правительственную программу и убедить некоторых из них присоединиться к его кабинету. В ходе этих переговоров я принял на себя энергичную защиту перед императором идеи образования жизнеспособного правительства, составленного из людей, искренно расположенных и способных воплотить в жизнь конституционные реформы, изложенные в Манифесте, в целях ограничения влияния крайних элементов и сопротивления тем чрезмерным требованиям, которые предъявлялись революционерами. Среди лиц, приглашенных графом Витте, я имел несколько личных друзей, и я энергично убеждал их согласиться работать с графом, но, к несчастью, этот проект, который казался единственно возможным в то время, потерпел неудачу. Ни одно из лиц, приглашенных графом Витте, не согласилось сотрудничать с ним; политические страсти были слишком напряжены и партийная тирания слишком сурова, чтобы можно было бы с их стороны получить правильное решение. Я считаю даже теперь, что их отказ поддержать графа Витте являлся тяжелой политической ошибкой и большим несчастьем для России, так как этот отказ поставил его перед необходимостью ориентироваться в сторону реакционных и узко-бюрократических элементов для образования своего кабинета, – элементов, которые были совершенно непопулярны в стране и неспособны сообщить кабинету необходимую устойчивость перед лицом грядущей Думы.

К концу моего пребывания в Петербурге положение не изменилось в благоприятную сторону: опубликование Манифеста сопровождалось в провинции целым рядом беспорядков и антиеврейскими погромами. Эти события застали врасплох графа Витте и вызвали непосредственно принятие контрмер при дворе. Реакционная партия использовала случай, чтобы поднять голову и попытаться возобновить свое влияние на императора. Между этой партией и графом Витте завязалась ожесточенная борьба. После опубликования Манифеста 17 (30) октября граф Витте ожидал проявления взаимной уступчивости в различных общественных кругах, но вместо этого он сам оказался предметом жестоких нападок со стороны крайних правых и левых и объектом полного равнодушия со стороны умеренных либералов. Когда я покидал графа Витте, чтобы отправиться в Копенгаген, был поражен пессимистическим характером следующего его замечания: «Манифест 17 октября, – сказал он, – предотвратил немедленную катастрофу, но он не явился радикальным лекарством в создавшемся положении, которое до сих пор остается угрожающим. Все, на что я могу надеяться, – это сохранить положение без больших потрясений до открытия Думы, но даже в осуществлении этой надежды я не могу быть вполне уверен. Новый революционный взрыв представляется всегда возможным». Подобный пессимизм со стороны столь энергичного человека мог поразить не только меня; он находил объяснение исключительно в том глубоком разочаровании, которое Витте испытал в связи с непосредственными результатами издания Манифеста и сверх того – в отсутствии сочувствия со стороны либеральной партии, которое он не мог предвидеть; на это сочувствие он возлагал большие надежды. Участие, которое я принял в переговорах с умеренными либералами, сделало вполне естественной вероятность моего назначения на пост министра иностранных дел в кабинете, который мог бы образоваться при их участии. Император, который в то время казался весьма искренно расположенным к идее образования такого кабинета, благожелательно относился к моей кандидатуре. Принимая меня на прощальной аудиенции, он говорил мне, что граф Ламсдорф – типичный функционер старого режима – не мог и не хотел приспосабливаться к новому порядку вещей и вынужден будет уйти в отставку перед открытием Думы. Он указал также, что имеет в виду меня в качестве преемника графа Ламсдорфа. По возвращении в Копенгаген, я внимательно следил за развитием событий в России и все больше и больше убеждался, что дело движется к кризису. Граф Витте встретился с чрезвычайными затруднениями, и ни для кого не было секретом, что император, несмотря на свое признание чрезвычайных достоинств этого государственного человека, был тем не менее не способен победить чувство недоверия и недоброжелательности, которое столь долго питал к этому министру. Граф Витте, со своей стороны, с трудом скрывал свое нерасположение к наследнику Александра III, при котором он успешно работал и полным доверием которого пользовался. Я попытаюсь позже наметить главные черты характера графа Витте. Он, несомненно, был большим государственным деятелем, даже гениальным, но его суровый характер в тот критический момент, который переживала Россия, являлся причиной неудач перед лицом тогдашних событий. Одной из причин, и не последней, неудач его карьеры была полная противоположность между ним и его монархом. Дело было в том, что Витте настаивал перед императором, ввиду событий, на быстром даровании реформ, что казалось в то время единственно целесообразным. Либеральные идеи одно время имели успех при дворе, но постепенно реакционная партия возобновила свое прежнее влияние на Николая II, и для нее не составляло труда восстановить царя против Витте. Она намекала, что граф Витте, как человек честолюбивый, стремится к уничтожению монархии и к провозглашению себя президентом Российской республики. Я имею основание думать, что император неизбежно все больше и больше склонялся доверять этим инсинуациям. Со своей стороны, я совершенно уверен в добром желании и честности усилий графа Витте в стремлении разрешить проблему без ущерба для монархического принципа или династии, и даже больше того, без ограничения императорских прерогатив, несмотря на то, что это казалось неизбежным ввиду дарования конституционной хартии. Тогда я вновь прибег к дружескому расположению ко мне вдовствующей императрицы, которая продолжала жить в Копенгагене. Моей целью было предрасположить императора отнестись с доверием к графу Витте и оказать ему полную поддержку в осуществлении им его программы. Несколько писем такого рода были написаны императрицей своему сыну, но, видимо, они не имели успеха. Сам граф Витте не только полностью осознавал трудности своего дела, но все меньше и меньше был уверен в возможности довести его до успешного конца.