– Нельзя умирать, – бормочет она, когда я придвигаюсь к ней поближе. – Пожалуйста.

Я понимаю, что она имеет в виду. Только бойцы, покинувшие стены атриума живыми, получают свой гонорар. При этом они часто умирают, пройдя пару метров за воротами. Я осматриваюсь в поисках носильщиков, которые выносят мертвых из собора Сан-Марко. Когда замечаю двоих, я подпрыгиваю и врезаюсь в них. Возможно, моя потеря крови дает о себе знать. Не надо было запрещать Алессио приходить сюда: он смог хотя бы помочь мне с матерью Кьяры.

– Там лежит женщина, – объясняю я носильщикам. – Ее нужно вынести. Она еще жива, – говорю я настолько уверенно, насколько могу. – Нам нужно поторопиться.

– Сто лир, – говорит один из мужчин. – Каждому из нас.

Я делаю глубокий вдох и киваю. Если бы я не знала женщину, мне было бы плевать. Но я не могу прийти домой и сказать Тициану, что оставила мать его подруги умирать. Носильщики тоже пытаются прокормить свои семьи, поэтому я стараюсь не считать их бессердечными.

– Хорошо.

Мы возвращаемся, и я с облегчением вижу, что глаза женщины все еще открыты, а ее грудная клетка заметно опускается и поднимается.

Мужчины осторожно кладут ее на носилки, и она морщится от боли. Мне кажется, что они все же идут слишком быстро. Вероятно, у них куда больше опыта в вопросе транспортировки раненых, чем у меня, и они знают, как боец может получить свои деньги. Мы останавливаемся около Нерона, который бросает презрительный взгляд на женщину и на меня. Он дает мне ее гонорар, а вместе с ним и мой, без пререканий. Мне становится так тепло от счастья, что я даже улыбаюсь ему и кладу пачку банкнот в свой карман.

У входа нас ожидает толпа. Эти люди, судя по всему, уже слышали о моем поединке, потому что некоторые из них хлопают меня по спине и поздравляют. Я оглядываюсь в поисках Кьяры и ее отца, пока носильщики нетерпеливо переступают с ноги на ногу. Им нужно возвращаться на арену и работать, пока не объявили следующий раунд.

– Суна! – Голос заглушает все крики вокруг меня. – Суна!

Люди дают Кьяре с отцом пройти. Малышка плачет, и я смотрю на мужчину, который с трудом сдерживает слезы. Он опускается на корточки рядом со своей женой, которую носильщики положили на землю, и прижимается к ней лбом. Его тело вздрагивает, и все внутри меня сжимается от сочувствия. Я не знаю, откуда у нее на это остаются силы, но она кладет свою руку на его шею, будто пытаясь успокоить его. Я беру Кьяру на руки, и девочка благодарно прижимается ко мне. Горожане, стоящие вокруг, к счастью, теряют интерес к этой драме и расходятся. После боев таких сцен у арены всегда достаточно, но я еще никогда не была их частью. Меня не радуют чужие страдания. Я бы охотно ушла прочь отсюда, но сейчас я не могу оставить девочку, и мне хочется позволить ее матери и отцу спокойно попрощаться друг с другом. Любой, кто не слеп, видит, как эти двое любят друг друга. Такая вещь, как любовь, в моем мире встречается нечасто. Из моих глаз текут слезы, когда я понимаю, что Кьяре придется расти без матери. В день, когда моя мать исчезла, я стала взрослой. Она была не самой любящей матерью на земле, но тем не менее она оставалась рядом, пока не ушла.

– Я могу попытаться спасти ее, – раздается голос за моей спиной. Пьетро Андреаси стоит позади нас.

Я впервые так рада видеть мужчину и приветствую его объятием. Как обычно, на его шее болтается стетоскоп. Когда я была ребенком, мне казалось, что он уже врос в его кожу.

– Боюсь, даже ты не сможешь этого сделать, – говорю я с сожалением. – Каждый сантиметр ее тела изранен.

Он садится на корточки рядом с женщиной и касается ее лба. Когда он ощупывает ее тело, она вздрагивает.

– Не сомневайся в моих способностях. Многие раны поверхностные, но, я боюсь, у нее есть внутренние кровотечения. Холодный пот и боли в животе. Вероятно, повреждена селезенка. Мы должны прооперировать ее как можно скорее.

– Думаешь, у тебя получится?

Его слова звучали так убедительно, что я обретаю надежду.

– Стоит попробовать – так мы вырвем очередную жертву из лап ангелов. – Его худое лицо хорошо мне знакомо. Раньше он часто приходил в нашу библиотеку. Сегодня я время от времени встречаю его в городе. У него много дел, но он периодически спрашивает меня о здоровье Стар и успехах Тициана в школе.

Отец Кьяры неуверенно встает на ноги, его щеки еще мокрые от слез, но глаза сияют надеждой.

– Сколько это будет стоить? – спрашивает он, и я отдаю ему деньги, которые заработала его жена.

– Четыре тысячи, – говорит Петро, не задумываясь. – Самое дорогое – это наркоз, но ей он просто необходим, чтобы не чувствовать боли.

Проблеск надежды в глазах мужчины исчезает.

– У нас нет четырех тысяч. – Его голос ломается. – Наш младший сын остался дома с моей матерью. У него температура, поэтому Суна пошла сражаться сегодня.

– Я не могу принять ее бесплатно, – мягко отвечает Пьетро. Он наверняка покупает большинство медикаментов на черном рынке, а это дорого. Я вижу сожаление в его глазах. Его волосы стали еще белее, чем раньше, а щеки впали так, будто он голодает. – Мне очень жаль.

– Я могу отработать долг, – поспешно говорит мужчина. – Когда заживет моя рана.

Пьетро поджимает губы, и я вижу, как ему тяжело отказывать отцу двоих детей.

– А что, если ты умрешь во время следующего боя? Ты хочешь, чтобы твоя жена снова пошла на арену, чтобы вернуть долги? Один из вас должен оставаться с детьми. Она не воительница.

Как бы жестоко это ни звучало, Пьетро был прав. Он не мог допустить того, чтобы дети потеряли обоих родителей, даже если виноваты в этом будут только ангелы. Они заставили нас мириться с такой жизнью, поэтому я так их ненавижу. Никто не должен решать проблемы такими методами.

– Я заплачу́, – вмешиваюсь я и, прежде чем я успеваю хоть сколько-то поразмыслить об этом, достаю из кармана четыре тысячи лир. Мне хватит и оставшихся денег. У меня, за вычетом того, что я отдала носильщикам, остается еще восемьсот лир. Но я не смогу жить дальше, зная, что даже не попыталась спасти Суну. Я даю деньги врачу.

– Бери уже.

Он смотрит на меня с сомнением. Он явно на это не рассчитывал, и я знаю, что теперь ему совестно. Но уже поздно.

– Ты уверена? – спрашивает он.

– Да, уверена. Пожалуйста, прооперируй ее. Если от этих денег что-то останется, отдай Алессио.

Он кладет руку мне на плечо.

– Ты хорошая девочка, – говорит он. – Твой отец гордился бы тобой.

Я не могу ничего на это ответить. Возможно, он прав. Моя мать, правда, отругала бы меня за мою неразумность.

Пьетро машет мужчинам, слоняющимся неподалеку, и приказывает им принести носилки.

– Твоей матери скоро станет лучше, – обещаю я Кьяре. – Пьетро позаботится о ней, и я приду ее навестить.

Я молча наблюдаю за тем, как Суну снова кладут на носилки. Мужчина благодарно кивает мне, прощаясь, а Кьяра обнимает меня за талию. Надеюсь, это не было самой большой ошибкой в моей жизни. Я отдала почти незнакомой женщине четыре тысячи лир. Если бы я оставила эти деньги себе, я могла бы последовать за братом и сестрой намного быстрее.

Когда я прихожу домой, Феникс Бертони уже стоит у входа. Он регулярно заходит к нам, чтобы уговорить меня приютить его банду у нас. Я слишком устала, чувствую себя разбитой и переживаю о том, что только что совершила огромную ошибку. Только ссор мне еще сегодня не хватало.

– Что тебе надо? – говорю я.

Его глаза вызывающе блестят:

– Ты же все знаешь сама.

– Забудь об этом! – кричу я.

Обычно я веду себя с ним более осторожно, но сегодня мое терпение закончилось. Тупее, чем то, что я совершила, быть уже ничего не может. В наше время выживает только тот, кто в первую очередь думает о себе. Почему меня вообще так беспокоила судьба матери Кьяры? Мы с братом и сестрой тоже давно живем без родителей. Не знаю, стоит ли рассказывать об этом Алессио, Стар и Тициану.