– Ты… оденься… – Иннокентий стащил рубаху и протянул черноволосой.

– Зачем? – у нее оказался высокий голос.

– Ты что ж, дикарка?

– Дика-а-арка, – повторила она. Иннокентий со стыдом ощутил, как тело отозвалось сладкой болью на обычное слово, сказанное черноволосой. – Давай, – рубаха до колен закрыла смуглое тело, и он облегченно вздохнул.

– Спасибо тебе. Если б не ты, навечно в сетях бы запуталась, – она крутилась вокруг Кеши в каком-то чудном танце.

– Ты что ж там делала?

– Я к берегу подплыла…

– Где живешь?

– Там, – махнула рукой.

Иннокентий вглядывался в женское лицо и понял, что смущало его покой, что особого было в ее лице. Темные брови, высокое чело, небольшой нос, сочные губы, гладкая кожа… А вот глаза… Они казались жуткими, невыносимо темными, но притягательными. Большие, чуть вытянутые к вискам, они отличались от обычных глаз, как Байкал от малого лесного озера. Ни зрачка, ни радужки, ни белого яблока – все сплошь залито чернотой, бездонной, непрозрачной.

– Вкусно пахнет, – она крутилась возле коптильни.

– Угостить?

Девка кивнула, засмеялась звонко, точно воды байкальские зажурчали. Иннокентий снял решетку с заключенной в ней рыбой, вытащил горячую, пахнущую дымом, источающую сок тушку омуля и протянул гостье на куске бересты. Та отломила хвост, тихо взвизгнула, облизнула обожженный палец.

– Ты обожди, не спеши, – черноволосая послушно держала на руке бересту с угощением, принюхивалась, точно собачонка.

– Долго, – черноволосая ждала, и ноздри ее раздувались, втягивая манящий запах.

– Теперь можешь есть, – усмехнулся Кеша и с любопытством смотрел, как странная гостья уминает рыбу, прикрыв темные глаза. От омуля не осталось ни хребта, ни головы.

– Большая ты любительницы рыбы. Копченой не ела?

– Никогда. Вкусно, не оторваться, – похвалила черноволосая и, довольная, растянулась на камне.

– Как звать тебя, скажи. Я Иннокентий, Семенов сын по прозванию Бирюк.

Она только хихикнула, ничего не ответив. Казалось, Черноволосой – так он решил звать шальную девку – не мешали острые камни. Рубашка задралась, обнажив пышное бедро. Грудь вырисовывалась под тканью, притягивала Иннокентия. Вся справная, ладная, забавная гостья влекла его, и сама ничуть не заботилась о том. За тридцать лет Иннокентий встречал немало баб, что с тайным или явным влечением вглядывались в его крепкую фигуру, привлекали внимание, были не прочь покувыркаться. Но застилали все это притворством, требовали подарков, внимания, ждали, когда он поведет под венец…

– Не холодно тебе? – хрипло спросил он. – Согреемся под одеялом.

Куцый надрывался, звенел цепью, точно взбесился, когда Черноволосая прошла мимо него. Иннокентий прикрикнул на пса, но Куцый по-прежнему захлебывался злым лаем, и замолк лишь, когда гостья зашла в избу.

Женщина быстро стянула рубаху и прижалась лицом к его шее. Мужские пальцы жадно мяли пышную плоть, прижимали к себе, вдавливались, оставляя отметины. А она тонко вздыхала и гладила русые волосы, молча и ласково. Лишь перед рассветом мужик уснул, прижав намертво к себе пышное тело, пахнущее озером и свежей рыбой. Утром он сонно обшаривал руками постель, но Черноволосая исчезла. Как и в ту ночь, когда Иннокетий спас ее.

***

– Кеня, тебя не видать в деревне. Хоть когда-ндь пришел бы в гости, поговорить, браги выпить. Бирюк, как есть Бирюк.

– Некогда мне лясы точить, – нюхал табак Иннокентий и ухмылялся в усы.

– Кеня, ты чего довольный такой?

– А что печалиться?

– Ты мне зубы не заговаривай. На днях хозяин лавки говорил, что ты бабье платье у него покупал. Кому?

– Обознался твой лавочник.

– Да как ж ему обознаться? Здоровый мужик, Бирюк, возле озера один живет. Больше таких в округе нет.

– Слушай торгашей, наплетут с три короба… Рыбки дать?

– Давай, у меня в сетях вечно пусто. А тебя любит нечисть водная, – Ванька больше ничего не спрашивал, но хитро сверкал глазами. По всему видно, не поверил другу.

Шалое лето изменило жизнь Иннокентия. Женщина приходила каждую ночь, ничего не просила, не требовала, оплетала его длинными ногами. Она часто смеялась, вплетала в его бороду луговые цветы, щекотала длинными волосами. Жар ударял Иннокентию в голову, и он забывал обо всем. Подспудно понимал, лучше не спрашивать, кто она, откуда пришла. Слова затянут в темный омут. Да что там затянут? Он был там с головой.

– Ты что ж не спрашиваешь у меня ничего? – август уже перепрыгнул через золотую свою середину, и они вдвоем сидели на берегу озера, бедро к бедру.

– Зачем? Знаю я, что с тобой хорошо… А кто ты, дух или человек, неважно.

– Я скажу. Хочу, чтобы ты знал правду.

– Правда – страшное дело.

– Ты догадался, кто я?

– Твои глаза, запах рыбий… Понял я, по молодости в артели нерпу промышлял. Да на берегу не раз видел, как бельки12 часто тут, на берегу хнычут.

– Нерпу промышлял? Моих братьев да сестер убивал, – она резко встала и чуть не упала, запутавшись в платье. – Ладно, расскажу, ежели речь завела…

Она вздохнула и чуть погодя продолжила, точно признание далось непросто.

– Давно жила на берегу озера женщина, умевшая превращаться в нерпу. Она скрывала от мужей и соседей дар. У нее было три сына и три дочери. Сыновья не получили дар, а дочери были полулюдьми-полунерпами.

Иннокентий хохотнул, хотел возразить, все еще не веря, но Черноволосая взглядом заставила его умолкнуть.

– Старший сын стал добывать нерпу, сколь мать ни противилась. Однажды сын ранил ее на охоте, мать в человечьем обличье вернулась домой, рассказала мужу и сыновьям правду. Поклялись они, что на нерп охотиться не будут. Местные слово сдержали, а вы, пришлые наших обычаев не ведаете… Скоро мать умерла, сестры ушли подальше от людских поселений и стали жить с нерпами. В мужья их правнучкам нужен человек. Как исполняется пятнадцать лет, нужно искать того, кто… – она умолкла.

– Ты в сети попал нарочно?

– Я разглядела тебя, когда рыбачил близ острова. И уже не смогла уплыть.

– А почему глаголешь по-нашенски, по-русски?

– Я могу говорить на любом языке, плавать, как нерпа, ходить, как человек… Мой дар велик и тягостен.

– Проклят я, видно… Не видать мне обычного счастья, – Иннокентий усмехнулся.

– Отчего же? Тебе худо со мною?

– Нет, и сама знаешь… Ты для меня, как воды Байкала для нерпы, – Иннокентий не смог сказать больше, слова не давались, да в глазах его Черноволосая увидела все. Она коснулась губами его плеча в тонкой льняной рубахе, и сразу кожа мужчины загорелась, точно костер.

– Отчего же ты живешь один? Без жены да детей? – Черноволосая не отнимала губ, Иннокентий ласково отстранил ее. С такой бедовой девкой не до разговоров.

– Много лет назад влюблен я был. Красивая, веселая – целовалась со мной темными ночами. А потом отец ей жениха богатого приискал. Я мечтал тайком обвенчаться, а зазноба моя сказала отцу, что я снасильничать хотел. Меня в амбар посадили, под замок. Друзей расспрашивали, и все до единого назвали насильником, – он сжал кулак. – Людям не верю. Я тогда сбежал. Нору выкопал и сбежал. А то бы повесили… Далеко от деревни родной убёг.

Черноволосая провела ласково по лицу его, шутливо дернула бороду.

– Ты прости, если обидела грубым словом. Хватит печалиться! Давай научу по-нашему свистеть. Будем разговаривать.

Всю ночь она учила Иннокентия говорить по-нерпиному. Он свистел, выл, но крик его оставался криком усталого мужчины, а не зверя.

– А сколько ж годков тебе? – вдруг вспомнил Иннокентий.

Черноволосая рассмеялась и сказала лишь:

– Я долго тебя искала.

Еще несколько ночей Черноволосая прижималась к его жадному телу, каждый раз будто последний, шарила горячими губами, втягивала родной запах. Закончился август, и Черноволосая пропала.

Иннокентий до самых морозов выходил к берегу и звал свою красавицу.