Миджа, однако, вовсе не трогали эти соображения, и он принялся за их уничтожение с таким рвением и виртуозностью, что даже за долгие часы наблюдений за ним сверху, я не ожидал от него такой прыти. Скорость у него у него была бешеная, дух захватывало от его изящества, он был как бы без костей, как ртуть, весь жилистый, просто чудо. Я пробовал было сравнивать его с воздушным гимнастом, с балериной, с птицей или самолётом при высшем пилотаже, но при всём при том они уступали ему в величии. Это была выдра в своей стихии, самое замечательное создание природы, которое мне когда-либо приходилось видеть.
Как и с игрушками, ему недостаточно было иметь одну рыбу за раз. Поймав первую, он совал её себе под мышку и, очевидно, не испытывая никаких неудобств от такой ноши, начинал гоняться, иногда выписывая при этом весьма замысловатые петли, за другой. А один раз у него было по рыбе под каждой мышкой, а третью он держал в зубах. По окончании этого представления, которое обошлось мне что-то около десяти шиллингов в минуту, я понял, что редко мне доводилось прежде получать такое зрительское удовольствие за истраченные деньги, и я решил, что заведу для него в Лондоне свой собственный аквариум.
Я принялся за свою эмансипацию, помещая объявления в "Сельской жизни", "Полеводстве" и в "Таймз" о том, чтобы найти временный дом для Миджа, где его можно было бы оставлять либо на пару дней, либо на несколько месяцев, смотря по обстоятельствам. На этот несколько нахальный запрос я получил в общем и целом около сорока ответов и добросовестно рассмотрел все до единого, но один за другим все предполагаемые опекуны были взвешены и оказались несостоятельными.
Лишь немногие из них вообще представляли себе, за что берутся, ещё у меньшего числа были хоть сколько-нибудь подходящие помещения для этого, некоторые из них оказались школьниками, которые вызвались, не спросив разрешения у родителей. И два месяца спустя я оказался ничуть не ближе к своей цели, чем в день, когда составлял объявление.
Тогда я стал заводить об этом разговоры с пенсионерами из числа бывших работников зоопарка, но несколько недель спустя убедился в том, что пенсионеры хотят оставаться пенсионерами. Тем временем я закончил писать книгу, над которой тогда работал, и при нормальном положении вещей мне пора уже было снова пускаться в путешествия. Выхода, казалось, нет. Хоть я и нашёл временное решение: вернуться в Камусфеарну по весне и писать там книгу о Мидже,- всё это, очевидно, была лишь тактика проволочек. Тогда я обратился к своим друзьям в зоологических кругах с отчаянной мольбой: найти мне любыми путями попечителя для выдры на полную ставку. К тому времени, как такой человек нашёлся и готов был приступить к обязанностям, Миджа уже не было в живых.
То немногое, что мне остаётся рассказать в этой истории, я опишу вкратце, ибо тот, кто, читая это, разделил со мной хоть немного моих радостей жизни, должен также разделить и часть моего горя при его кончине.
Я собирался поехать в Камусфеарну и провести там весну и лето с ним наедине, там я должен был писать о нем книгу, которую уже задумал. Я собирался уехать из Лондона в начале апреля, но мне нужно было хоть на полмесяца освободиться от его постоянных покушений на моё время, и я договорился, что он поедет в Шотландию раньше меня на попечении одного друга. Я упаковал его "багаж", плетёную корзину, содержимое которой становилось всё более и более изысканным: запасная сбруя, поводки, банки с нешлифованным рисом, масло из печени трески, игрушки, частью разломанные, но всё ещё любимые, и отправился с ним в нанятой машине со своей квартиры на юстонский вокзал. Это был большой "Хамбер" с широкой полкой между спинкой заднего сиденья и задним стеклом. И вот я вспоминаю с ясностью, которая до сих пор отзывается болью, как он растянулся на спине и вертел в лапах мою авторучку или же прижимал её одной лапой к своему широкому блестящему пузу. Я обратил внимание своего попутчика на богатый лоск его меха, отражавшего неоновый свет. Он был в самом своём прирученном виде.
На вокзале он очень уверенно потянул за поводок мимо удивлённой публики на платформе вплоть до самого спального вагона, где немедленно направился к умывальной раковине и расположил своё пластичное тело в её контурах. Он поднял левую лапу и слегка потрогал кран. Больше я его не видел.
В течение последующих десяти дней я получал письма, где говорилось о восторге Миджа от своей вновь обретённой свободы, о рыбах, которых он поймал в речке и море, о том как он приходил очень усталый и сворачивался калачиком у огня, о тревожных часах его отлучек, о том, что, наконец, принято решение, что ему будет лучше без уздечки, которая, несмотря на все ухищрения и опыты, потраченные на её конструкцию, всё- таки могла зацепиться за какое-нибудь подводное препятствие и утопить его.
16 апреля я упаковал свой собственный багаж, и на следующий день должен был быть в Камусфеарне, когда мне позвонил управляющий усадьбой, куда входила и Камусфеарна. Он сказал мне, что прошёл слух, что в деревне милях в четырёх к северу от Камусфеарны убили выдру, а Мидж пропал. Однако было определённое противоречие: говорят, что убитая выдра была такой тощей и облезлой, что убийца даже не посчитал нужным сохранить шкурку. Подробных сведений не было.
Их так и нет по сей день, нет приличного конца, нет опознания тела, нет символических похорон у подножья рябинового дерева, нет человеческой доброты к тем, кто любил его и потратил целый день на его поиски, а дверь дома была открытой настежь всю ночь.
Я приехал в ту деревню на следующий день после обеда. Ещё на станции мне рассказывали противоречивые истории, на лодке, пока меня везли в деревню, и на пристани в той деревне. Кое-кто говорил, что убили очень старую выдру, а Мидж вернулся цел и невредим, другие говорили, что Миджа видели в селении в нескольких милях к югу от Камусфеарны. Я им не поверил, я уже знал, что Мидж погиб, но меня влекло неодолимое желание узнать, как и кем он был убит.
В деревне мне рассказали, что один дорожный рабочий ехал на своём грузовике мимо церкви, там он увидел выдру на дороге, граничившей с морем, и убил её. Шкурка была частично облезлая, и он её не сохранил.
