Ночь была облачной со свежим ветром и большой луной, которая проплывала как пьяная сквозь черные лохмотья тумана. К одиннадцати вечера поднялся почти штормовой ветер с юга, и на наветренной стороне начался бурный прилив. Я полагал, что этого будет достаточно для того, чтобы он потерял направление, если бы попытался добраться домой тем же путём, которым ушёл. Я включил свет во всех окнах дома, оставил дверь открытой и кое-как задремал у камина. К трём часам утра появились бледные признаки рассвета, я вышел, чтобы взять лодку, так как теперь почему-то был убеждён, что Мидж находится на острове с маяком. Посудина сразу же забарахлила, как только я спустил её на воду, мне нужно было выйти в открытое море под боковую волну, чтобы добраться на подветренную сторону островов, и всю дорогу её захлёстывали волны через борт. Если я оставлял весла, чтобы откачать воду, то до того, как заканчивал, меня относило почти к самому берегу. Через полчаса я совсем вымок и перепугался. Более крупные острова давали некоторое укрытие от южного ветра, но в проливах между ними сильное течение на север чуть ли не опрокидывало лодку, у многочисленных скал и в шхерах вода пенилась белым, зловещим цветом в неверном свете. Немного повычерпаешь воду, и тебя чуть ли не бросает на камни и утёсы, лодку расщепило бы на них как спичечную коробку, а я, совсем не умея плавать, сразу же стал бы пищей для омаров. В довершение моих бед мне встретился дельфин-касатка. Чтобы не попасть на рифы я выгреб дальше к северу от мелких островов, которые находятся ближе к берегу от маяка, вода здесь была поспокойнее, и мне не нужно было всё время держать нос лодки поперёк волн. Касатка появилась на поверхности не более чем в двадцати метрах к северу от меня, это был огромный самец, чей похожий на саблю плавник торчал из воды чуть ли не в рост человека, и, возможно случайно, он направился прямо ко мне. Нервы у меня были натянуты до предела, я развернулся и погрёб к ближайшему острову, как будто бы у касатки не бывает другой добычи кроме человека. Я сел на риф в ста метрах от острова крачек и не стал дожидаться, когда прилив подымет меня. Скользя и барахтаясь по пояс в воде, я с трудом снял свою плоскодонку с камня, на который она наскочила, а касатка, вероятно занятая своими делами и вовсе не думавшая обо мне, крутилась неподалёку. Я добрался до острова крачек, птицы с писком закружились вокруг, образовав пелену из прозрачных крыльев, а я сидел на скале тусклым ветреным утром и чувствовал себя в отчаянье потерянным ребёнком.

Маячный остров утопал в джунглях летнего шиповника, который цепляется за одежду как щупальца осьминога и оставляет на руках и лице кровавые царапины. Там я себя чувствовал как лунатик безо всякого движения, а голос моего зова порывы влажного холодного ветра уносили на север. Я вернулся домой в девять утра, с тяжеленной лодкой, наполовину залитой водой, всё тело и мозг у меня налились болезненной пустотой. Теперь я был почти уверен, что Мидж тоже встретился с той касаткой, и уже наполовину переварился в брюхе кита.

Весь день до четырёх часов я бродил вокруг и звал его, и с каждым часом всё больше сознавал, как много значило для меня это странное животное, спутник моей жизни. Мне было тошно от этого, тошно оттого, что я так привязался к нему и подружился с ним, хоть он и не человек, мне было тошно от той пустоты, которая останется без него в Камусфеарне. Вот в таком настроении, самоутверждая свою человечью независимость, около пяти часов вечера я стал убирать оставшиеся свидетельства его прошлого бытия. Я убрал из-под кухонного стола его миску для питья, вернулся за недоеденной чашкой риса с яйцами, отнёс её в чулан, который шотландцы называют задней кухней, и уже собирался было вывалить её содержимое в помойное ведро, как вдруг мне показалось, что я слышу голос Миджа позади себя на кухне. Однако, я очень устал и не совсем уж доверял своим ощущениям. Мне показалось, что я услышал хриплое: "Ха?", которым он обычно вопрошал, появляясь в пустой комнате. Но впечатление было настолько сильным, что я поспешно поставил миску и заторопился обратно на кухню. Там никого не было. Я подошёл к двери и позвал его по имени, но всё было по-прежнему. Уже возвращаясь обратно в чулан, я остановился как вкопанный. На полу кухни, куда я собирался ступить, был большой мокрый след. Я смотрел на него и думал: "Я очень устал и переутомился".

Опустился на четвереньки, чтобы осмотреть его. След был несомненно мокрым и пах выдрой. Я всё ещё стоял на карачках, когда из дверей позади себя снова услышал этот звук, на этот раз совершенно безошибочно: "Ха?". Затем Мидж навалился на меня весь мокрый и шальной от радости, визжа и прыгая вокруг меня как возбуждённый щенок, взбирался мне на плечи, катался на спине, прыгал и плясал.

Несколько минут я утешал его и себя и только тогда заметил, что уздечка у него разорвана, и понял что многие часы, может быть сутки или больше, он был пленён как Авессалом, отчаянно пытаясь вырваться, ожидая помощи, которая так и не подоспела.

Понимаю, что эта сцена встречи и часы, предшествовавшие ей, некоторым читателям могут показаться противными. Я мог бы написать об этом и последующих событиях сухо и нечестно, отрицая наличие каких-либо чувств к этому существу, что могло бы обезоружить критиков, мог бы упредить обвинения в сентиментальности и мягкотелости, которые могу теперь навлечь на себя. Писатель, однако, несёт на себе обязанность быть честным, без этого его слова не имеют цены, и кроме того мои чувства к животным, несмотря на любое притворство, всё равно проявляются достаточно четко и откровенно. Я уже тогда знал, что Мидж значит для меня больше, чем большинство знакомых мне людей, что я буду скучать без его присутствия гораздо больше, чем без них, и мне не было стыдно от этого. При предпоследнем анализе я, пожалуй, знал, что Мидж предан мне беззаветнее, чем представители моего рода, и тем самым вызывает ответные чувства, в которых мы не торопимся признаться.

Когда я не находил Миджа в обычных его укромных местах, то прежде всего отправлялся к водопаду, так как он нередко проводил там один долгие часы, охотясь на одну большую форель, которая жила в большом омуте под водопадом, где он ловил молодых угрей или же играл с каким-либо плавающим предметом, который смыло вниз. Иногда он выходил из дому, неся с собой шарик пинг-понга, сосредоточенный и увлечённый им. Час спустя он всё ещё был у водопада, погружая шарик в воду и отпуская его там, отскакивал сам и подбрасывал его, по своему играя в водное поло с такой конечной целью, о которой сторонний наблюдатель мог только догадываться. Помню, однажды я пошёл искать его там и поначалу не нашёл, затем моё внимание привлекло к себе нечто красное на тёмной воде у кромки пены, и я увидел что Мидж плавает на спине и, вероятно, крепко спит, а на груди крепко сжимает алую гроздь рябины. Он частенько подбирал такие яркие предметы во время своих прогулок и не расставался с ними до тех пор, пока не отвлечётся каким-либо не менее привлекательным предметом. Я никогда не проводил опытов по определению его цветоощущения, но то ли случайно, то ли в результате отбора он предпочитал игрушки кричащих цветов.