На мушки перемёта не всегда клюёт только скумбрия, попадаются всевозможные редкости вроде морского паука, который настолько вооружён шипами и колючками, что поймать его кому- либо кроме как человеку, представляется почти невозможным.
И всё же мне приходилось наблюдать с таким ощущением, какое бывает при виде змеи, заглатывающей быка целиком, как баклан проглотил большого морского петуха с хвоста, так сказать, против шерсти. Этот чрезвычайный и несомненно весьма болезненный подвиг занял у баклана несколько более получаса гротескных конвульсий, и когда фокус, наконец, закончился, птица совершенно изменила свою форму. Из изящного, элегантного существа с шеей похожей на ручку эбеновой трости, она превратилась в аморфную кучу без всякой шеи. Зоб у неё настолько растянулся, что голова откинулась далеко на спину, она была неспособна подняться или даже плыть без риска стать посмешищем.
Мидж и сам ловил по нескольку рыб во время своих повседневных вылазок, и с каждой неделей по мере того, как у него возрастало мастерство и скорость, их величина и разнообразие увеличивались. В ручье он научился прощупывать угрей под камнями, вытянув вперёд одну лапу и отвернув в сторону голову, и я, в свою очередь, научился переворачивать для него камни побольше, а спустя некоторое время он стал останавливаться перед таким булыжником, который ему был не по силам и начинал скулить, чтобы я подошёл и перевернул его. Нередко бывало так, что когда я проделывал это, из-под него выскакивал угорь и устремлялся вглубь, а он как коричневая торпеда выстреливал вслед за ним в толще воды. У кромки прибоя он изыскивал глубоко замаскировавшуюся камбалу, пока она не вылетала оттуда, поднимая облако песчинок, подобное дымку от поезда-экспресса, а ещё дальше в заливе ему удавалось иногда добыть морскую форель. Он её никогда не выносил на берег, а пожирал, перебирая лапами в воде, а я в это время задумчиво вспоминал китайцев, которые по слухам дрессируют выдр, чтобы охотиться на неё. Я полагал, что Мидж, при всём его дружелюбии, никогда не предложит мне рыбу. В этом я ошибся, но когда он всё-таки сделал это, то была не морская форель, а камбала.
Однажды он появился из моря на уступе, где я стоял и шлёпнул оземь передо мной камбалу длиной почти в полметра. Я посчитал, что он принёс её для того, чтобы я похвалил его, так как он частенько приносил мне отборные куски, чтобы похвастаться, перед тем как поглотить их. Так что я похвалил его и пошёл дальше.
Он снова заспешил за мной и снова плюхнул её у моих ног. И даже тогда я не понял, полагая, что он хочет разделить со мной трапезу, но он просто сидел, глядя вверх на меня и что-то бормотал. Я не стал торопиться принимать приглашение, так как уже говорил, что самое агрессивное действие в отношении дикого животного- это лишить его добыи, но после почти минутного сомнения, когда Мидж снова повторил приглашение, я медленно и осторожно протянул руку к рыбе, зная, что Мидж предупредит меня голосом, если я неправильно его пойму. Он наблюдал за мной с очевидным одобрением, когда я взял её и стал имитировать акт еды, затем прыгнул со скалы в море и поспешил прочь на глубине сажени чистой воды.
Наблюдая за Миджем при бурном море, - а сильные ветры во время равноденствия в Камусфеарне вызывают значительное волнение на море, - я сначала очень опасался за него, а затем изумлялся и восхищался им, ибо его возможности казались чуть ли не чудодейственными. Во время первых штормов, помню, я пробовал удерживать его у скалистых заводей и в наиболее защищенных уголках, но как-то раз в погоне за невидимой добычей он оказался у внешнего берега очень высокого сухого рифа на самой кромке прибоя. При длинном отливе вода едва-едва скрывала его, а сзади у него была скала, где он сидел и хрупал какую-то рыбёшку. Затем, метрах в тридцати-сорока со стороны моря я заметил, как нарастает огромная волна, подымаясь всё выше и выше, достигая метров пяти в высоту и всё никак не рассыпалась. Я заорал Миджу, когда волна темной тучей нависла над ним, но он продолжал есть и не обратил на меня внимания. Он свернулся и оглянулся за миг до того, как она его накрыла, все эти тонны воды обрушились на него, поглотили его и обволокли собой всю скалу в грохочущем гвалте моря. Где-то там под ней я представил себе Миджа, раздавленного у подножья этой черной скалы. Но когда море откатилось с долгим шипящим гулом, я просто глазам своим не поверил: ничего не изменилось. Мидж по-прежнему лежал в мелкой мраморной воде и всё так же ел свою рыбу.
В волнах он просто веселился, стрелой бросался прямо в ревущую серую стену надвигающейся волны и проскакивал сквозь неё, как будто бы в ней нет ни веса, ни инерции. Он уплывал далеко в море волна за волной, пока чёрная точка его головы не скрывалась среди далёких белых грив, и не единожды я думал о том, что дикая тяга к поиску новых земель захватила его, и что он так и уплывёт на запад в Гебридское море, и я больше его не увижу.
С недели на неделю его отлучки становились всё дольше и дольше, и я немало поволновался, пока часами искал его, хотя до сих пор он ещё ни разу не уходил на всю ночь. Когда я ничего не обнаруживал у водопадов и во всех его любимых омутах в ручье и на скалистых уступах у моря, я начинал беспокоиться и стал заходить всё дальше, всё время окликая его по имени. Его ответный зов был очень похож на писк невзрачной пичужки, жившей на деревьях у воды, и сердце у меня по сто раз ёкало, прежде чем я мог убедиться в том, что это его голос, и тогда я так безгранично радовался, что безо всяких возражений позволял ему обсушить меня.
Первый раз, когда я обнаружил, что он попал в беду, это было в тёмном ущелье выше водопада. Водопад, в некотором смысле, разделяет пустыню и ниву, населённый мир от странного, прекрасного, но негостеприимного мира тёмного ущелья, по которому выше водопада течёт ручей. Летом, когда воды мало, можно осторожно пробираться вдоль ручья по скалистому уступу, а почти отвесные, но поросшие лесом стены поднимаются на тридцать с лишним метров с каждой стороны. Здесь всегда сумрачно, так как солнце никогда не попадает на русло потока, а летом свет здесь тусклый и рассеянный, просачивающийся сквозь кроны дубов и берёз, чьи ветви смыкаются высоко над головой. То тут, то там поперёк узкого ущелья лежит упавший ствол дерева, отполированный до блеска лапами диких кошек. Воздух здесь прохладен, влажен и терпок от запаха черемши и водных растений, таких как папоротники и мхи, которые растут в сырости и темноте. Местами русло ручья расширяется и образует глубокие озёрки, на скалистых берегах которых негде поставить ноги, а вид тёмной воды наводит на мысль о том, что они бездонны.
