Перегрызя одну из них, он останавливался, чтобы посмотреть, как она шлёпнется на паркет внизу, затем осторожно продолжал продвижение по перилам и подбирался к следующей. Мы с гостьей стояли внизу, стараясь поймать наиболее хрупкие вещи, и, мне помнится, когда последний, так сказать, фрукт, упал с ветки, она повернулась ко мне и со вздохом сказала: "Ну разве ты не видишь, что это просто не может так продолжаться дальше?"
Гораздо чаще, однако, когда его предоставляли самому себе в квартире, он обычно часами играл со вскоре установившимся набором игрушек: шариков для настольного тенниса, стеклянных шариков, гуттаперчевых мячиков и панцирем водяной черепахи, который я привёз из его родных болот. Те вещицы, которые были поменьше, он вскоре очень ловко стал бросать рывком головы через всю комнату, а с шариком от настольного тенниса он изобрёл свою собственную игру, которая занимала его по получасу кряду. Раздвижной чемодан, который я брал с собой в Ирак, по пути домой испортился так, что в закрытом виде крышка оказывалась под наклоном от одного края к другому. Мидж обнаружил, что, если положить шарик на верхний край, то он скатывается на другую сторону без посторонней помощи. Он бросался к другому краю, чтобы успеть туда раньше шарика, прятался от него, потом, пригнувшись, подпрыгивал и хватал его в тот момент, как тот касался пола, и затем снова трусил к высокому краю.
Эти игры занимали у него половину того времени, что он находился дома и не спал, но несколько раз в день ему нужно было как психологически, так, думается и физически довольно продолжительное время побаловаться с человеком. Ползая под ковром и считая себя таким образом невидимым, он вдруг выскакивал оттуда с триумфальным визгом, если чья-то нога оказывалась поблизости, или же, забравшись в чехол дивана, он начинал изображать тигра, или устраивал засаду на кого-нибудь, как это делает щенок, прыгая вокруг человека, захлёбываясь от визга и урчанья, а то просто прыгал взад и вперёд, делая вид, что пытается укусить.
Вот эти-то "укусы" и представляли собой самую большую беду, так как зубы у него были острые, как иголки, и как бы тихонько он не пытался ими пользоваться, эти игры, должен признаться, нередко кончались тем, что на руках игравшего с ним оставались видимые следы его успеха в такой тактике. Было не больно, но у гостей складывалось дурное впечатление, и многие из них относились к нему так же недоверчиво, как к какому-либо незнакомому задире.
Но вскоре я нашёл безотказное средство отвлекать его внимание, если он становился слишком возбуждённым. Успех этого средства заключается, думаю, в том, что тут проявляется характерная черта выдр: не останавливаться ни перед какими препятствиями. Я брал черепаховый панцирь, заворачивал его в полотенце и туго завязывал концы узлами. Вскоре он стал узнавать эти приготовления и следил за ними, не шелохнувшись, до тех пор, пока я не отдавал ему сверток. Затем он обхватывал его передними лапами, вонзал зубы в узлы и начинал возить свёрток по комнате как будто бы совершенно безо всякой цели. Но это было обманчивое впечатление, потому что, как бы сложны ни были узлы, он развязывал их минут за пять - десять. В конце этого представления он любил похвалу, и, казалось, ожидая её, снова приносил полотенце и панцирь, чтобы ему их завязали. Сначала он притаскивал полотенце, волоча его по полу, а потом отправлялся за панцирем и толкал его перед собой как футбольный мяч.
По ночам он преспокойно спал в моей постели, лёжа на спине и положив голову на подушку, а по утрам принимал вместе со мной ванну. Будучи совершенно безразличным к температуре, он бросался в воду, которая была ещё слишком горяча для меня, и пока я брился, плавал вокруг, играя мыльной пеной, разными целлулоидными и резиновыми уточками и корабликами, которые стали накапливаться у меня в ванной так, как это бывает в семье, где есть дети.
На улице я прогуливал его на поводке точно так же, как если бы он был собачонкой. И точно так же как собаки он вскоре стал выказывать предпочтение к определённым улицам и перекрёсткам, на которых собаки всех пород и размеров оставляли интригующие знаки. Эти знаки были, пожалуй, тем более загадочными, так как сделаны они были, так сказать, на иностранном языке. Неизвестно, умел ли он разгадывать их смысл, содержали ли они для него разные эротические, дерзкие или вызывающие образы, но он по нескольку минут кряду изучал содержимое этой местной собачьей почты и иногда сам изливал свой жидкий комментарий, который, без сомненья, был так же мучительно таинственен для следующего посетителя.
Не решаясь предугадать результат его встречи с какой-либо собакой, так сказать, нос к носу, я обычно брал его на руки, если нам встречалась на улице собака без хозяина, а он со своей стороны проявлял к ним большей частью равнодушие. И только один раз мне удалось заметить некое взаимное узнавание, некоторого рода признание подобия ценностей собак и выдр. Это было однажды утром, когда, отправляясь на прогулку, он отказался расстаться с новой игрушкой, большим резиновым мячиком, ярко раскрашенным разноцветными секторами.
Мячик не умещался у него во рту, поэтому он нёс его, прикусив с одной стороны, что придавало ему вид страдающего зубной болью. И вот в таком виде он резво отправился вдоль по улице, потягивая за поводок. На первом же перекрёстке, заворачивая за угол, он встретился нос к носу с очень толстым спаниелем без хозяина, который степенно нёс в пасти целый пакет свёрнутых в трубку газет.
Обременённые каждый своей ношей, они, поравнявшись, едва могли повернуть друг к другу морды, но глаза их до предела скосились в сторону, критически оценивая незнакомца. А когда они разошлись на несколько шагов, оба вдруг замерли на мгновенье, как бы озарённые какой-то внезапной догадкой.
Во время таких прогулок по лондонским улицам у Миджа вскоре выработался целый набор привычек. Совершенно ясно, они сродни ритуалу детей, которые по пути в школу и назад обязательно ставят ногу точно в центр каждого квадрата на тротуаре, трогают каждый седьмой прут металлической изгороди и обходят с внешней стороны каждый второй фонарный столб. Напротив моего дома была одноэтажная начальная школа, фасад которой опоясывала невысокая стенка фута два высотой, отделявшая от дороги палисадник шириной в коридор. По пути домой, но никогда по выходе из дома, Мидж тянул меня в направлении этой стенки, вспрыгивал на неё и бежал галопом по ней на протяжении всех тридцати ярдов, чем безнадёжно отвлекал как школьников, так и весь персонал. На некоторых улицах он ходил только по одной стороне, упираясь всеми лапами при попытке перейти на другой тротуар, а у некоторых канализационных решёток он надолго замирал, напряжённо вглядываясь вниз и не давая уводить себя. По возвращении домой он отчаянно скрёбся в дверь, чтобы его скорей впустили и, как только с него снимали поводок, тут же валился на спину и с невообразимой быстротой, так что в глазах рябило, начинал извиваться на полу, прежде чем вернуться к своим игрушкам.
