Самолёт уже был готов к взлёту. В то время как рассвирипевшие служащие протаскивали меня через таможню, я старался прижимать одной рукой крышку ящика, а другой, в которой держал "позаимствованную" у шофера отвёртку, пытался вогнать шурупы в потрескавшиеся доски. Но я понимал, что всё это, в лучшем случае, лишь временная мера, и у меня голова шла кругом от мысли о том, что предстоит мне в ближайшие сутки.

Мне повезло лишь в том, что заказанное мне место оказалось в самом носу самолёта и передо мной вместо спинки сиденья была перегородка. Остальные пассажиры, весьма красочная смесь запада и востока, с любопытством взирали на всклокоченного опоздавшего, который пробирался по проходу с огромной коробкой, из которой доносились какие-то ужасные звуки. Зная о том, как недолго можно будет держать коробку закрытой, мне очень не терпелось увидеть, кто же будет моим непосредственным соседом. И у меня совсем упало сердце, когда я увидел, что им оказалась элегантно одетая, ухоженная американка средних лет. Мне подумалось, что у неё не очень-то найдешь сочувствия и понимания к взъерошенному и грязному выдрёнку, который вскоре неизбежно окажется с ней рядом. Крышка пока ещё держалась, и пока я усаживался на место и пристёгивал ремень, внутри ящика всё было тихо.

Взревели двигатели по левому борту, затем по правому, самолёт задрожал и задёргался под напором пропеллеров и покатился по рулёжной дорожке. Я подумал, что бы теперь не случилось, от этого не уйдёшь, потому что следующая остановка была в Каире. Десять минут спустя мы уже летели на запад над огромными болотами, где когда-то был дом Миджа и, вглядываясь вниз в темноту, я видел мерцанье их вод при свете луны.

У меня был с собой портфель, набитый старыми газетами и сверток с рыбой, и с этими скудными ресурсами я собирался выдержать осаду. Я разостлал газеты по полу у себя под ногами, позвонил стюардессе и попросил её положить рыбу в холодное место. У меня до сих пор сохранилось чувство глубокого восхищения этой женщиной, и в последующих осадах и стычках с выдрами в общественных местах мысли мои всегда обращались к ней, как мысли человека в пустыне обращаются к воде. Она была просто королевой в своём деле. Я доверился ей, события последнего часа а также перспектива ближайших суток несколько пошатнули моё душевное равновесие, и надо сказать, что речь моя была не очень-то членораздельной, но она, вся в нейлоне, всё распрекрасно поняла и приняла кое-как завёрнутый пакет в свои изящные руки так, как будто бы я был путешествующей особой царского дома и отдавал ей на хранение ларец с драгоценностями. Она поговорила со своей землячкой, сидевшей слева, а затем спросила меня, не хочу ли я посадить зверька к себе на колени. Животное, разумеется, будет чувствовать себя гораздо уютнее, а соседка не возражает. Я был так за это благодарен, что готов был расцеловать ей руки. Но не зная выдр, я был совсем не подготовлен к тому, что произошло потом.

Я снял замок и открыл крышку, и Мидж выскочил оттуда как молния. Как угорь он вывернулся из моих дрожащих рук и со страшной скоростью исчез в салоне самолёта.

Я попытался выбраться в проход и лишь заметил его передвижение по суматохе, возникшей среди пассажиров, что весьма походило на появление хорька в курятнике.

То тут, то там раздавался то крик, то визг и хлопки пальто, а посредине салона какая-то женщина вскочила с ногами на кресло и завопила: "Крыса! Крыса!" Затем к ней подошла стюардесса, и буквально через несколько секунд та уже сидела на своём месте и благодушно улыбалась. Я думаю, что эта богиня могла бы свободно справиться с охваченной паникой толпой.

Я теперь уже выбрался в проход и, заметив, как хвост Миджа исчез под ногами солидного индийца в белом тюрбане, сделал бросок и растянулся во весь рост на животе. Хвост поймать мне не удалось, но зато я крепко ухватился за обутую в сандалии ногу его соседки, к тому же совсем непонятно почему всё лицо у меня оказалось вымазано каким-то мясным соусом. Я с трудом поднялся на ноги, бессвязно бормоча извинения, а индиец удостоил меня таким долгим и совершенно невыразительным взглядом, что даже в своём сверхвозбуждённом состоянии я не смог разобрать в нём никакого смысла. Однако я с радостью отметил: что-то в моём облике, возможно соус, покорило сердца основной массы пассажиров, и они теперь смотрели на меня как на безобидного клоуна, а не на опасного лунатика. И тут снова вмешалась стюардесса.

- Может было б лучше, - сказала она с исключительно обворожительной улыбкой, - если бы вы сели на своё место, а я найду зверька и принесу его вам. - Она, пожалуй, сказала бы то же самое, если бы Мидж был заблудшим слоном-отшельником.

Я объяснил ей, что Мидж, потерявшись, с перепугу может укусить незнакомого человека, но она скептически отнеслась к моим словам, и я вернулся на своё место.

Я слышал в салоне позади себя шум беготни и погони, но видеть почти ничего не видел. Я сидел, вытянув шею и повернув голову назад, пытаясь из-за спинки сиденья уследить за ходом погони, как вдруг услышал у своих ног знакомое жалобное повизгиванье, зов и приветствие, Мидж прыгнул мне на колени и стал тыкаться мне в лицо и шею. В этом чужом мире в самолёте я был единственным знакомым ему существом, и при этом первом спонтанном возвращении было посеяно семя абсолютного доверия ко мне, которого он не утратил до конца жизни.

В течение последующих часа или двух он спал у меня на коленях, слезая время от времени для обильных испражнений на газету у моих ног, и мне приходилось без всякой у тому подготовки проявлять ловкость рук и, крадучись, убирать всё это с глаз долой и застилать всё вновь свежими газетами. Как только он проявлял признаки беспокойства, я звонил, чтобы принесли воды и рыбы, поскольку, как и рассказчица из "Тысячи и одной ночи", чувствовал, что если мне не удастся удерживать его внимание, то возмездие падёт на меня.

Выдры совершенно не приспособлены к бездействию. То есть, они не могут как, скажем, собаки, лежать и бодрствовать, они либо спят, либо полностью увлечены игрой или каким-либо другим занятием. Если под рукой не оказывается подходящей игрушки, или же у них плохое настроение, то они из самых лучших побуждений стремятся опустошить всё вокруг. Я убеждён, что выдры совершенно нетерпимы к порядку и чистоте в любой форме, и чем больший хаос они создают, тем получают больше удовлетворения. Любая комната недостаточно пригодна для обитания, пока они не перевернут всё вверх дном: подушки с диванов и кресел надо сбросить на пол, книги надо вытащить из книжных шкафов, корзины для бумаг - опрокинуть и весь мусор разбросать как можно шире, выдвижные ящики надо открыть и содержимое переворошить и разбросать. Комната, в которой выдре была предоставлена свобода действий, представляет собой не что иное, как результат поспешного поиска грабителем какой-либо ценности, которая по его мнению спрятана там. Я никогда толком не задумывался над смыслом выражения "обвальный обыск" до тех пор, пока не убедился, на что способна в этом плане выдра.