Итак, грибы остались в Камусфеарне большей частью нетронутыми и процветают среди папоротников в рассеянном свете под берёзами на берегах ручьёв у скрытых водопадов, красуясь многочисленными оттенками фиолетового, зелёного, красного и оранжевого цвета. Их щиплют разборчивые понимающие грызуны, восприятие которых не испорчено попытками идентификации этой пищи.

Глава 3

Только на девятом году пребывания в Камусфеарне я провёл в дом водопровод, до этого воду приходилось таскать из ручья вёдрами. В первые годы на ручье был крепкий мост с каменными быками, и под ним можно было брать воду, не загрязнённую скотом, который чуть ниже моста ходил вброд. Затем, в 1953 году мост смыло во время зимнего паводка, и следующий мост построили только через пять лет. Летом здесь между камнями не более фута глубины, а дальше до трёх-четырёх футов, когда ручей несёт свою неподвижную на вид воду янтарного цвета меж ольховых берегов, но на ветках деревьев висят остатки тины и водорослей, свидетельствующие об уровне воды при наводнениях зимой. Когда штормовые ветры дуют с юго-запада, а ручей с рёвом несётся навстречу подступающему морю, ольховые деревья стоят наполовину затопленные водой, а летом засохшие почерневшие остатки водорослей болтаются на их ветках на высоте десяти и более футов над уровнем воды.

После того, как мост снесло, перебираться через ручей и подниматься по откосу в Друимфиаклах стало опасно и иногда даже невозможно. Я натянул между деревьями верёвку с берега на берег, но это была слабая опора, так как даже тогда, когда вода была чуть выше колена, она своей массой и напором сбивала человека с ног, и он болтался на верёвке безо всякой опоры, а ноги относило потоком вниз по течению.

За десять лет моего пребывания в Камусфеарне произошла масса всяких изменений в природе. Казалось бы природа остаётся неизменной без вмешательства человека, и всё же за эти несколько лет небольшие изменения в пейзаже происходили постоянно и непрерывно. Ручей вымывает почву с берегов, так что торчат белые обнажённые корни деревьев, а некоторые даже попадали. Там, где на берегу ручья нет деревьев, вода проделала под зелёным дерновым слоем промоины, берег осыпается, и русло ручья становится шире и мельче. Вниз по течению, ближе к морю, песчаные ласточки, вырывшие гнёзда в песчаном обрывистом берегу приводят к такому же результату. Они подкапывают дерн снизу, под весом пасущихся овец берег осыпается и скатывается в воду. Ниже ласточкиных гнёзд теперь находится песчаный откос, а всего десять лет тому назад там была вертикальная стена. Песчаные дюны между домом и морем постоянно движутся, так что их контуры не остаются неизменными даже в течение двух лет подряд, хотя серовато-зелёный песколюб песчаный, которым они поросли, придаёт им вид статичного постоянства. Вся структура этих дюн, которые сейчас надёжно отделяют значительную часть пляжа от дома и, кстати, обеспечивают ему некоторую защиту от южных ветров, во всяком случае сложилась относительно недавно, так как мне говорили, что, когда этот дом строился пятьдесят с лишком лет тому назад, поле простиралось ровно до самого моря, и обращенная к морю стена по этой причине была сделана без окон.

Сам пляж, там где скалистый берег не обрывается круто к воде, также постоянно меняется. Широкие полосы гальки вдруг появляются на песке там, где их раньше не было, мягкие полосы сыпучего песка то появляются, то исчезают в течение нескольких недель. Песчаные косы, белые как сугробы, и сверкающие раковинами как алмазы, подымаются между островами и исчезают, как бы растаяв под ярким летним солнцем.

Даже водопад, для меня, пожалуй, самый надёжный символ Камусфеарны, тоже изменился и продолжает меняться. Когда я уезжаю отсюда и вспоминаю о доме, то первым делом на ум приходит водопад. Его гул стоит в ушах днём и ночью, с ним засыпаешь, спишь и просыпаешься, звук его меняется в зависимости от времени года, от глухого грозного рёва зимними ночами до тихого журчанья летом, и если я подношу к уху раковину, то слышу не шёпот моря, а гул водопада в Камусфеарне.

Выше моста, где я обычно брал воду, ручей несётся по камням между валунами вдоль берегов, поросших ольхой, первоцветом и гиацинтами на пышном ковре из папоротника и мха. Весной он звенит птичьим гомоном зябликов, которые строят себе гнёзда из лишайника в развилках ольховых деревьев, и изобилует трясогузками, шныряющими среди камней. Эта часть ручья очень живописна, так как водопад скрыт за поворотом, а ручей вроде бы появляется из ниоткуда, ниспадая с десятиметровой скалы, увитой плющом и кустами рябины, торчащей из трещин и расселин. Если смотреть на ручей от подножья этой скалы, то водопад представляется красоты неописуемой. Он не очень высок в сравнении с перекатами высотой метров в тридцать, что расположены метрах в двухстах выше по течению. Он возникает среди валунов и отвесных скал и падает с высоты примерно метров пять и такой же ширины из сумеречного мира глубокого узкого ущелья, которое он проточил за тысячи, а может и миллионы лет. Он возникает, пенясь, из невидимой тьмы и спадает как каскад алмазов в глубокую округлую чашу, окруженную стенами утёсов с трёх сторон : черная вода в изогнутой черной скале, а пушистая белая пена окаймляет черноту бьефа. Выше, по черным стенам омута растут темно-зелёные водянистые мхи, располагающиеся на мало-мальски заметных уступах, куда попадает почва. Куполообразные гнёзда, которые оляпки вьют здесь каждое лето, отличаются от остальных кустиков мха лишь своей симметрией. Солнце попадает сюда лишь на короткое время около полудня, оно образует радугу над брызжущим потоком, а на самом гребне водопада между валунами гладко текущая вода под его лучами похожа на литое зеленое стекло.

Большую часть года воды в нём достаточно для того, чтобы стоять на уступе между потоком и стеной и оставаться почти сухим. Вода образует при этом практически сплошную пелену, сияющую как молоко, сквозь которую различается только свет.

Если ступить вперёд, так чтобы вода обрушилась на голову и плечи, то чувствуешь только напор этой массы, и практически невозможно сказать, холодная она или нет.