Любое из этих утверждений в основе своей имеет либо факт (гражданский брак с женой приятеля и соредактора, ревность, связь с французской актрисой, женитьба), либо суждение какого-либо современника поэта. Эти факты и суждения освещены в справочной, научной и научно-популярной литературе. Но в процитированных и аналогичных им интернет-публикациях, к которым обращается массовый читатель, эти факты и суждения оторваны от контекста, даны с неточностями, преувеличениями, смещениями смысловых акцентов, в стилистике праздных пересудов – снисходительно-пренебрежительной разговорной речи. В такой подаче биографические сведения воспринимаются читателем как жанровый образец слухов и сплетен: для них характерен «разоблачительный» характер, пограничность с компроматом, бытовой уровень сознания. Таким образом, художественное мышление крупнейшего российского поэта оказывается за рамками формата статьи, долженствующей что-то сообщить о поэте. Этическая позиция автора (зачастую анонимного) и массового читателя в этом случае априорно не включает уважения к личности: где есть место «разоблачению» «виноватого», там нет места объективному, целостному пониманию индивидуальной судьбы человека, его масштаба и общественно-исторической роли. В отдельных суждениях Н. А. Некрасов предстает персонажем, близким к фольклорному: «Николай Алексеевич Некрасов сражался с крепостничеством, однако причем обладал сотками склад. Некрасов был несдержанным не только лишь в обиходу, он сквернословил и в стихах. Он не бог весть как влюбил достаточность, был запойным запивохой. Но также он был геймером»[65].
Еще одна группа текстов, в которой содержатся развернутые суждения о личности и творчестве Н. А. Некрасова, условно может быть объединена тематической близостью к медицине. Степень этой близости различна, так же как степень корректности суждений. Обзор данной группы текстов мог бы показаться внеположным основной теме настоящей статьи – «Образ Некрасова…» Однако цитируемые высказывания массового читателя не свободны от влияния этих текстов. Более того, обращение к этим текстам проясняет преемственность закрепившихся акцентов в образе Н. А. Некрасова.
В № 1 «Вестника истории военной медицины» за 2001 год была опубликована статья «Болезнь и оперативное лечение поэта Н.А. Некрасова» (авторы: А. И. Нечай, А. Д. Тарасов, М. В. Боголюбов, Т. В. Яковенко)[66]. Она представляет собой краткий пересказ событий, восходящий к воспоминаниям Н. А. Белоголового[67] – врача, лечившего Н. А. Некрасова и многих других литераторов, общественного деятеля и мемуариста. Несмотря на обилие медицинских и физиологических подробностей, публикация соответствует историко-культурной значимости последнего периода жизни поэта, чье повседневное поведение, поэтическая, редакционно-издательская и общественная деятельность нашли отклик в широкой аудитории и, в частности, среди медиков[68].
К концу XIX – первой трети XX в. относится одновременно спорный и плодотворный этап в развитии науки. Союз литературы и медицины представлялся органичным, примером чему служат биографии А. П. Чехова, В. В. Вересаева, М. А. Булгакова. Л. Я. Гинзбург свидетельствует, что, «прежде чем перейти к непосредственно интересующим ее предметам», литература «считала, что всякий человек должен <…> получить общую естественно-научную подготовку» и «основательно изучить философию»[69]. В литературоведении формируются биографический и психологический методы. Первый из них развивался, начиная с литературной деятельности Ш. О. Сент-Бёва, выступившего с «Литературно-критическими портретами» в 1836–1839 гг. Этот метод определяется как «способ изучения литературы, при котором контекст жизненного опыта писателя и его личность рассматриваются как основополагающий фактор творчества», а «каждый литературный памятник должен быть оценен прежде всего как документ своей эпохи и как документ, объясняющий психику поэта»[70]. Психологическая школа в литературоведении, продолжившая традиции биографического метода, сложилась к концу XIX в. и в России существовала до 1920-х гг. В ее основе лежало «исследование внутренней, душевной жизни человека, обусловленное идеей о том, что искусство выражает… субъективные впечатления внешнего мира и собственные переживания индивида»[71]. Биографический и психологический методы широко использовались историками литературы, осмыслявшими творчество и биографию Н. А. Некрасова, о чьей сложной, богатой и противоречивой личности сохранилось множество письменных и устных свидетельств тех, кто лично знал поэта и на рубеже XIX–XX вв. еще был жив.
Но, доверяя субъективным свидетельствам современников и словам самого поэта, историки литературы подчас отождествляли факт и частное мнение, факт и художественное повествование от первого лица. Биография поэта изначально была мифологизирована, что вызвало печатные споры[72]. За недостатком фактов или невозможностью их огласки по этическим причинам в основу представления о личности и биографии Н. А. Некрасова легли опубликованные свидетельства и мнения «обоих полюсов».
В массовом сознании представление о Н.А. Некрасове восходит в первую очередь к образу поэта, созданному К. И. Чуковским в ряде его работ первой трети XX в. В основе этого образа лежит противоречивость, двойственность личности; его драматизм строится на мотиве хандры и ревности[73]. Эти же мотивы доминируют в разработке образа Н. А. Некрасова в статьях К. И. Чуковского об Авдотье Панаевой, документальных свидетельств о жизни и творчестве которой сохранилось крайне мало, тогда как ее роль в творческой и личной биографии поэта очень значительна. Упоминания о его «хандре» встречаются в мемуарах и переписке близких людей и относятся главным образом к периоду тяжелой болезни поэта, совпавшей с трудными для журнала временами. Акцентирование этих мотивов является художественным приемом[74], и, таким образом, массовый читатель имеет дело не столько с фактами, сколько с интерпретацией фактов. Поэтому в название настоящей статьи включено слово «образ».
Осознание разницы между образом и исторической личностью было сформулировано, в частности, формальной школой в первой трети XX в., «когда люди не только мыслили, но и чувствовали в категориях историзма»[75]. Л. Я. Гинзбург в статье «Проблема поведения. Б. М. Эйхенбаум» формулирует восприятие его исследовательской мысли: «“Творчество… есть акт осознания себя в потоке истории…” – писал Эйхенбаум в статье о Н. А. Некрасове. <…> Для Эйхенбаума на одном полюсе историзма – поведение героев его научных книг. “Он играл свою роль в пьесе, которую сочинила история…” – это из той же статьи “Некрасов”. На другом полюсе – поступки самого ученого, литератора, личности»[76]. Но и эта статья о Н. А. Некрасове написана ученым, у которого «на всю жизнь» «было писательское самоощущение»[77], и разрабатываемая им тема литературного быта неизбежно подразумевает интерпретацию, а не строгое академическое комментирование фактов. Отметим также, что до обращения к филологии два года Б. М. Эйхенбаум посвятил медицинскому образованию.
Возвращаясь к обзору «медицинской» группы текстов, содержащих интерпретацию личности Н. А. Некрасова, отметим, что в конце XIX – начале XX вв. в медицине интерес специалистов вызывает область человеческой психики. Наблюдения над личностью отражены в знаменитых трудах, цитируемых литераторами. Так, А. М. Скабичевский, рассуждая о Д. И. Писареве, замечает: «Он вполне оправдывал в этом отношении теорию Ломброзо, что гении и талантливые люди по самой природе своей – люди психически больные»[78]. Взаимосвязь между гениальностью, творческой деятельностью человека, его физическим и психическим здоровьем и морально-нравственными проявлениями становится широко обсуждаемой темой. Она близка и литераторам: достаточно вспомнить романы Ф. М. Достоевского и, в частности, рассуждения Родиона Раскольникова. Со своей стороны, вслед за ученым и криминалистом Ч. Ломброзо (1835–1909), исследователи проблемы обратились за примерами к биографиям великих людей, а в качестве материала опять-таки использовали документальные, документально-художественные и художественные высказывания без критики их достоверности.
