– Закрой сделку сегодня, приятель.

Когда Берни чем-то расстроен или даже подавлен – не то чтобы что-то действительно может расстроить Берни – у него есть привычка сильно терять глаза костяшками пальцев. Вот и сейчас он это делал. И хотя я знаю, что ничто не может по-настоящему расстроить Берни, я совершенно не выношу, когда он вот так вот трет глаза. Так что я подошел и толкнул его головой, а потом еще раз, потому что первый раз он, кажется, не заметил.

– Да, малыш, – сказал Берни. Он перестал тереть глаза и взглянул на меня. Я взглянул на него в ответ, и теперь мы смотрели друг на друга. Постепенно его лицо возвращалось к нормальном выражению. – Как насчет жевательной косточки?

Жевательная косточка? Я что, сделал что-то, чтобы заслужить жевательную косточку? В голове немедленно всплыла сцена на взлетно-посадочной полосе. Я точно знал, что нет, не заслужил. Вполне вероятно, что я не заслуживал никакой косточки еще долгое, долгое время – может, еще день или даже два. В то же самое время я ощутил внезапный порыв ветра, и понял, что мой хвост яростно виляет из стороны в сторону.

Берни рассмеялся.

– Тяжело отказать жевательной косточке, а, малыш?

Полагаю, что совершенно невозможно.

Мы отправились на кухню. Берни открыл шкафчик над раковиной и достал из него жевательные косточки и бурбон. Он вручил мне косточку и я немедленно в нее вгрызся. Это сложно объяснить, но мои зубы чувствуют себя просто прекрасно, когда я вот так вот ее жую. А какой у нее вкус! Просто неземной, что бы это ни значило. Тем временем Берни налил себе в стакан бурбона – совсем немного, чему я был рад, но потом, правда, он проглотил бурбон одним махом и налил себе еще. Стакан он унес к себе в рабочий кабинет, а я пошел за ним, пытаясь растянуть косточку на подольше, хотя на самом деле я уже с ней почти покончил.

Берни снял фото Ниагарского водопада и принялся вводить код от сейфа. Он собирался снова достать винтовку? Без понятия, зачем нам сейчас винтовка, но какова бы ни была причина, винтовка – это всегда хорошо. Берни открыл сейф и потянулся внутрь, но достал не винтовку, а маленькую черную коробочку. Я знал, что это за коробочка: внутри лежали часы, принадлежавшие дедушке Берни, наша самая ценная вещь в доме, за исключением Порше. Я проглотил последние остатки косточки. Я знал, что будет дальше: нам предстояло встретиться с мистером Сингхом.

– Берни! Чет! – воскликнул мистер Сингх. – Как сегодня поживает наш чудесный хронометр?

Берни протянул ему дедушкины часы. Его дедушка когда-то владел большим ранчо – теперь на его месте была Мескит-Роуд и вообще весь наш район, но в конце концов потерял все. Возможно, из-за проблем с алкоголем, а проблема с алкоголем вроде как возникла из-за какой-то другой истории, которую мне рассказывал Берни, истории о каком-то другом родственнике. Но не об отце Берни. Берни никогда не говорил о своем отце, который умер давным-давно. А вот мать Берни все еще была с нами. Я ее как-то повстречал – та еще штучка. Она жила где-то далеко со своим новым мужем, а может, и с еще более новым мужем. И она назвала Берни пацаном! Что с ней не так? Но мне все равно не следовало делать то, что я сделал, впрочем, эта история сейчас подождет.

Мистер Сингх взял часы в обе ладони и теперь с восхищением их рассматривал.

– Вы знаете, что таких сделали всего дюжину? – спросил он. – Как бы мне хотелось показать их на телешоу «Антиквар», – у мистера Сингха была странная манера говорить, очень музыкальная. Я мог его слушать хоть весь день. – Вы так и не узнали, откуда он их получил?

– Нет, – сказал Берни.

– А я бы на вашем месте поискал, где тут собака зарыта. История, должно быть, знатная.

Собака зарыта? Мистер Сингх что, считает, что дедушкины часы как-то связаны с зарытой собакой? Зачем вообще кому-то зарывать собаку? Слушать мистер Сингха всегда приятно, но понять его трудно. Мы ушли: у Берни в кармане прибавилось налички, а я получил пару кусочков кебаба из козлятины. Люблю этническую еду, и Берни тоже. В мире полным-полно придирчивых ко вкусу людей, но мы с Берни не из их числа.

Мы остановились у банка – одно из немногих мест, куда мне нельзя входить. Да без проблем. Обычно я был не против подождать в машине, к тому же, что Берни скоро вернулся, бормоча что-то про олово и землетрясения в Боливии.

– В мире повсюду текут деньги, Чет. Целые реки денег. Проблема только в том, как бы загрести их себе.

Реки денег? В реках Долины даже воды не было. Я свернулся в кресле и закрыл глаза. Какая у нас сейчас работа? Я мог вспомнить только одно мелкое дельце: развод в Саншайн-сити. Мы с Берни ненавидели работу, связанную с разводами. А может, я ошибался насчет этих рек с деньгами. Может, они и правда существуют. Как здорово бы было, правда? Я почти наяву видел, как ныряю в этот денежный поток.

Я проснулся, чувствуя себя просто замечательно. Где это я? А, в машине. Во рту все еще сохранялся привкус кебаба из козлятины, что было довольно приятно. Постепенно я возвращался к реальности, припоминая последние события: часы, мистер Сингх, заняться нечем, кроме как делом о разводе. Я проверил Берни: он сидел, положив руки на руль, и лицо у него было мрачным. Я тоже сел и придвинулся к нему поближе.

– Хорошо поспал? – спросил он.

Просто отлично. Я широко-широко открыл пасть, прочищая голову ото сна. Мы были на Мескит-Роуд, недалеко от дома. В окне было видно Игги. Увидеться с ним всегда приятно. Я услышал его приглушенное «тяв-тяв-тяв», доносящееся из-за стекла, и гавкнул в ответ. Игги встал на задние лапы, опираясь передними на оконное стекло, и следил, как мы проезжаем мимо. Мы свернули на нашу подъездную дорожку, и почти тут же подъехала еще одна машина, такой фольксваген-жук. Я в машинах не разбираюсь – ну, то есть всегда могу распознать Порше, конечно – но фольксваген-жуки различить просто, и кроме того, конкретно эту машину я хорошо знал. Во-первых, она была ярко-желтой, а во-вторых, я ездил на ней много раз. Машина Сьюзи Санчез. Чудесная машина, в бардачке которой всегда спрятана коробочка с печеньем.

Мы выбрались из Порше. Сьюзи пошла нам навстречу. Пахла она мылом и лимоном, и у нее были блестящие темные глаза, которые цветом всегда напоминали мне столешницу на нашей кухне. Мне очень нравилась Сьюзи.

Во взгляде, которым она обменялась с Берни, явно читалась неловкость пополам с целой смесью сложных запутанных чувств. Это проблема. У нашего народа – нация внутри нации – принято делать все как можно проще. Возьмем, к примеру, недавний случай, когда я услышал, как с другой стороны каньона призывно лает какая-то леди, и…

– Привет, Берни, – сказала Сьюзен. – Привет, Чет. Замечательно выглядишь, – она запустила руку в свою сумочку. – Можно дать ему печеньку?

– Он только что поел, – сказал Берни. Чего? О чем он вообще говорит? Совершенно точно не о кебабе, потому что его там было буквально на один зубок, и вообще это было уже давно.

Рука Сьюзи вернулась из сумки, и в ладони у нее ничего не было. Напряжение между людьми очень интересная штука. Ты можешь его буквально почуять – ну, ладно, может ты ине можешь, но я могу. И этот запах ощущался с самого начала, и сейчас он стал только сильнее, потому что Берни сказал:

– Как там Дилан?

Ой-ей. Дилан МакНайт был бывшим парнем Сьюзи, но кажется, из ее жизни он до конца не исчез, судя по их совместной поездке в Лос-Анджелес. Я не слишком хорошо был знаком с Диланом МакНайтом – мы встречались всего один раз и совсем не поладили. Парень он был симпатичный, а еще – бывший заключенный. В тот день, когда мы встретились, он оказался на дереве, хотя точные детали я не припомню. Помню только, что потом Берни дал мне обрезки от говяжьей вырезки.

Голос Сьюзи, до этого теплый и дружелюбный, быстро изменился, и теперь она говорила очень холодно.

– Откуда мне знать.

– Да? – спросил Берни. – Он все еще в Лос-Анджелесе?