«И Сашу тоже. И меня. Всех нас, таких, ожидает кошмар, который только-только начинается».

Андрей Андреевич сам не понимал, что именно он имеет в виду: политико-экономическое состояние страны и упадок общества или область того, что называют «личной жизнью» и «судьбой».

Стояли они посередине коридора, рядом с девятым кабинетом, из которого раздавался, а точнее, разливался голос Анны Александровны, учительницы русского языка и литературы. Анна Александровна была идейной сталинисткой, но об этом знали немногие. В былые годы Беляев пытался за ней ухаживать, но понял, что идейность этой железной женщины превышает её способность кого-то полюбить. Он знал о её приверженности к Сталину и всему, что к нему относится, но не распространялся об этом, особенно в нынешнее время.

Напротив кабинета широкое окно выходило на школьный двор. Там технический работник подметал упавшие листья. Там ветер носился. Там было холодно. Там холодно и серо. Андрей Андреевич отторгнул все предыдущие мысли.

Учитель подвёл Юлю и Сашу к подоконнику и проговорил:

– Здесь. Именно здесь, на этом месте, рядом с девятым кабинетом я нашёл заявление Виталика.

– Какого Виталика? – спросила Юля.

– Мальчика с трагической судьбой. Рассказать?

– Но у нас же урок начался уже, – возразил Саша.

– Ничего. Скажу, что работал отдельно с отличниками. С вами одними, ребята, работать и можно. В наше время с другими работать бесполезно. Сейчас такие времена наступили… Может, Анна Александровна права… Сейчас даже образование даёт такую трещину. Даже учителя сейчас… Хм, не все, но многие, морально разложены. Кошмар. Сущий Кошмар!

– А что за Виталик? – спросила Юля и села на подоконник. – Не из параллельного ли класса?

– Понимаете ли, да. Он самый. Несколько дней назад мне сообщили, что у него развилась опухоль мозга…

– Мы можем как-нибудь помочь? Навестить его? Собрать денег? – обеспокоенно спросил Саша.

– Нет, Саша, нет. Всё, что мы можем сделать, это исследовать его заявление, его прощальное письмо, которое он не донёс до директрисы, обронил здесь, видимо. Или кто-то сюда его бросил. Вообще я даже не совсем понимаю, как оно здесь оказалось. Видимо, по воле судьбы я нашёл его, а не техничка, например. Или кто-нибудь из учеников.

– Что в заявлении? – спросила Юля.

– Давайте так. У нас сегодня вообще-то намечался особый урок, но я не хочу, чтобы вы на нём были. Я вам автоматически поставлю «отлично» и посещение, конечно, проставлю. А вы сидите здесь, дорогие мои, и читайте его заявление. Побудьте в шкуре человека, больного раком мозга. Это не так уж и скучно. Договорились?

Юля и Саша согласились. Андрей Андреевич протянул им помятый листок и откланялся.

***

«Я, Виталий Т., ученик 10 «Б» класса, прошу директрису школы №0 отчислить меня по причине состояния здоровья. Я считаю, что больше не могу учиться, поэтому прошу вас отстранить меня от занятий навсегда. Не знаю, согласны ли с этим мои родители, потому что я им ничего ещё не говорил. Только вам сообщаю о том, что хочу. Что хочу именно я. Мне, понимаете, больше нельзя заниматься ни математикой, ни русским языком, ни историей СССР России и всего мира, потому что больше не могу. Я понимаю, что вы с самого начала должны звонить моим родителям, и они, наверно, поймут. Мне нельзя заниматься ни химией, ни физиологей физикой, ни физ-рой. Они поймут. Я просто хочу нести до вас, ну, информацию, что больше учиться не можу могу. Я. Хотел бы приточнить. Приточнить то, что больше не можу могу читаться считаться учеником Вашей школы нашего Города. Год назад я ещё был рад, что. Год назад, когда нас нам сказали, что, типа, не будет урок следственно праздника. Ещё тогда учился. Я. Хочу дать вам пример состояния причины своего здоровья.

Тот день. Я шёл домой и сидел и думал. И голова болела очень-очень сильно! Я тогда думал, что сегодня двозили дшизи такие – то есть натуральное число, очко. Домашняя работа – забота, работа. Я делал жеометрию: задача. У Ивана Петровича… Я не поминаю. Что-то про опилки и центнер тяжести. Что-то про падение и счисление жеометрических параметров.

Неевклидовская геометрия не даётся в школе. Только евклидовская, только наше пиво из киоска под домом, оттудова стучит Бог, только нашу колбасу купайте, только наши товары!

Аш бын гуц.

Ход на три угла: так, значит АВС, а это швац – это решение нимает сквер имени Петра Курбатова, возле которого я сидел на том празднике, когда сказали, что не будет урок. Урока. Уроков. Урок.

Я помню, Вася Поздняков так хорошо решетил жеометрию на доске. Так плавно всё говорил, а я не можу так. И учитель Васю хвалил и сказал: вот так надо. Вася вот так говорил:

«Так, значит, ход: три угла, а это швац, это решение нимает три параметра пендилярных правлений, правильно? Да, тогда дальше. Итак, смотрим: счисление по методу Матвеева, правильно? Да, тогда дальше. Швац? Да, тогда дальше. Хе ис гуц? Да, тогда дальше. Ну, решим несколько несложных для умного человека равнений. Чертим вперёд, чтобы плавно потом, правильно? Да, тогда дальше. Ты уже, дальше. Ты дальше давай, дшизи. Вот и всё, вот и всё, что требовалось сказать».

Аш бын гуц.

Мама спрорсила, дшизи, чтро сро мнойр. Пыртаясь тарщить карардаш ирз моейр дырки в горове срева. Ну, втрорая дырка ерщё ерсть справа. Горорит, сырн с урма уршёл. Яр ейр скарзал, чтро карардаш моржет мнер дурмать.

Думать. Думать головой. Голова болит. Думать. Думать о. Думать. Думать. Я чувствую, как будто вечно думаю. Думать не ставится. Думать не решается. Думать. Думать вечно. Думать несколько минут. Думать. Думать. Думать так, что мозг. Думать. Ставьте, думать вечно. Думать каждый день. Думать. Думайте: думать. Думать, дшизи, думать. Думать.

Аш бын гуц.

Что? Мама тогда спросила и папа звонила.

Аш бын гуц.

Что? Не надо звонить. Вам меня не. Я стану тем, кем должен быть. Думать. Ведь ибо. Домашнее равнение. Дано: отрезок, дшизи, болит голова, стучит, всё внизу и там верх стучит и болит. Я слышал, как под домом кто-то ходит. Вася Поздняков числит как какулякр. Но он-то не Бог.

Дорогая директориса, я знаю, что математика – это Царица Паук. Нам так сказали в школе, но я больше читать не можу.

Аш бын гуц.

Ау-ау: аш бын гуц.

Я сказал маме и папе, что я нормально. Я вижу, где Бог. А они не видят. Бог стучит под домом, я так сказал, а они на меня насмотрели, если б я сказал, дшизи, что под домом Дьявол, а не Бог.

По-моему, дшизи, тогда я стал делать алжебру, дшизи.

Мама звонила подруге, сказала, что такое это с Виталиком лучилось. Врач, больница, будут меня двозить, дшзизи.

Виталик делал пражнение по алжебре.

Он я. Я он. Думать. Я родился. Меня двозили дшизи, а я был сделан гуц. Сейчас, Иван Петрович, аш бын гуц.

Ау-ау: аш бын гуц.

Я слышал. Я понял. Эхо в голове. Думать, дшизи. Думать, думать. Думать.

Когда я кушал бумагус, мне было вкусно, но потом она отошла на оружия наружу пол, и было не приятно, а странно и плохо, дшизи. Это Дьявол меня мучал, а Бог снизу стучит и зовёт. А Дьявол бумагу в меня вставляет, как факс.

Я видел в школе факс, мне он очень нравился, как он стучит. Как Бог под домом. Учитель физики Борис Никитич дрочил бумагу на факсе, а я, дшизи, шёл и говорю: Борис Никитич, а как ставить бумагу в факс? А он продолжал, дшизи, дрочить бумагу и лыбаться. Потом сказал: Виталик, это можно делать только учителям. У папы спроси.

Виталик? У папы? Двозили дшизи, хет ис шлекц!

Я помнил! Виталик это я.

Директориса, я вас молю, пожалуйся на мои народители, они не нанимают! Больница. В больницу они меня хотят тащить, а я говорю: а как же домашнее задание, не делано оно, меня срут ругают в школе.

В больницу! Стучит! Болит! Под домом, внизу, они не слышат. Я слышу это. Я слышу это. Я слыш.

Ау-ау: аш бын гуц.