А ведь это большой вопрос: нужен ли хоть кто-то – здесь?

Ибо – мальчик видел, как неподвижны сейчас небо и утренний лес, как неподвижны рассвет и поляна с теремом; но – совершенно не нужны. Поскольку где-то совсем рядом есть новый рассвет и новое небо.

А они (все трое) сейчас могли бы оказываться в их собственной новизне. Но в результате ни один из них так «нигде» и не оказался.

– Что же, ладно! – безразлично улыбнулся Хозяин и (посреди молчания и посреди неподвижных рассвета и неба) не менее безразлично продолжил для Храбра:

– По обычаю после дороги положена баня, но ведь ты уже знаешь: тебе здесь не место! Твое время прошло, а его (Хозяин кивнул на мальчика) пришло.

Освобождаемый воин с готовностью закивал:

– Я привёл. Теперь мне, не мешкая, обратно, – и ещё раз чему-то смутился, и ещё раз произнес бесполезные слова, обращаясь к Паволу:

– Будь прилежен и послушен, и поскорей возвращайся.

Разве что волосы ему на этот раз не попробовал ворошить. Да и Хозяин, позабывши все человеческое вежество, принялся совершенно по человечески переминаться босыми ногами: земля с ночи была холодна, ступни мерзли.

– Прощевайте!

– Прощай, – (не) прозвучало в ответ.

Воин знал, что прошедшим (и выжившим после происшедших с ними изменений) возвращаться обратно к людям предстоит самим, потому более ничего не говорил. Он лишь еще раз поклонился обоим и развернулся, и пошагал деревянно; но!

Уже немного отдалившись от Заставы, заметно ожил и возлетел на коня (словно бы оживая все больше и больше); а потом – всё уверенней (и даже словно бы всею душой) устремился, причём – невидимо опережая коня!

И потёк вослед ему копытливый неслышный перестук по траве; псевдо-Храбр успокаивался, опять о себе возомнив.

Он ни разу не оглянулся; и хорошо, что не оглянулся: иначе мог бы навсегда узнать, что новое имя не всегда дается человеку в полный голос.

– Хватит о прошлом. Давай теперь о настоящем, – негромко сказал свою первую притчу Хозяин.

Словно бы знал, что говорит тому самому человеку (или «всё ещё» человеку), для которого настоящее вполне недостижимо: что оно заплутало и в прошлом, и в будущем.

А мальчик поднял на него глаза. Причём – сделал это медленно. Более того, сделал это послушливо: он всё ещё вслушивался в произнесённое «настоящее». Потому и смотрел он как бы многократно.

То есть – на (так называемого) Хозяина Лесной Заставы, потом – сквозь него, потом – опять на него.

Хозяин (именно что хозяин) сказал:

– Давай теперь о тебе. Как тебя до меня называли отец с матерью? – так он мог бы произнести вторую притчу; но – вопрос был бы человеческим.

Хотя – Хозяин полагал о себе, что (почти) весь из людей вышел; но – не только потому, что и у него под мышкою имелись два перекрещенных меча (да и сны его ещё живы); а потому лишь, что был он приобщён к власти над невидимым (ощутимо большей, нежели волхвы капища).

Умел он из нескольких «сегодняшних» завтра выбрать «завтрашнее» завтра. Но даже такую власть он полагал не более чем забавами человеческого детства. И он действительно многое (в отличие многих и многих) мог изменить в калейдоскопе иллюзий, причём – это «многое» для него сосредотачивалось в «немногом»: не вмешиваться и не выбирать.

Потому – ничего не спросил, и заговорил о другом:

– Скажу сразу, что ничего волшебного тебя у меня не ждет. Зато будет много самой простой работы по дому и в огороде. Да и поляну от леса защищать надобно, иначе начнет зарастать, – говорил он привычные слова голосом самым обыденным; и привычно, но словно бы ненароком, касался тяжелого кольца с ключами у себя на поясе; и видел быстрое удивление мальчика: славяне не знали замков.

Происходящее было обычным (как передача смыслов с рук на руки): Хозяин подчеркнуто коснулся кольца, а экзаменуемый мальчик вполне предсказуемо удивился невиданной вещи; происшедшее было настолько обыденным и настолько предсказуемым, что и дальнейшая судьба мальчика была бы предсказуема (если бы не реакция мальчишки на слова о Дикой Охоте).

Не явились мальчишке вещие сны – ничего страшного, изволь себе в простецы, там тоже люди живут; но – слова мальчика были не обыденными, а волшебными (изменяющими и определяющими прошлое и будущее – делая их настоящими); внешне мальчик был так себе человечий детёныш – не более чем песчинка в песочных часах.

Но могло статься и так: что часы, не успев пересыпаться полностью, вдруг окажутся перевёрнуты. Причём – вместо со всем мирозданием.

Потому – оказался Хозяин взволнован. Потому – любые «но»(!) волновали Хозяина; но – не могли волновать бесконечно. Ведь не раз и не два происходили они на его долгом (но не бесконечном) веку.

Потому – он был взволнован недолго, ибо что (и о чём) было думать? Все по полкам разложит сама Неизбежность, у которой Хозяин состоит в услужении Привратником; но – пока что никому (даже самому Хозяину) никакое имя ещё не было произнесено в полный голос.

Работы и в самом деле оказалось много, причём – привычное в ней самым что ни на есть волшебным образом переплеталось с невиданным; причём – и того, и другого оказалось ровно столько, чтобы к вечеру досуха вытянуть из мальчика силы; и вся эта работа лежала (вот как зимний медведь в берлоге) на Хозяине и Паволе.

Поскольку во всем неоглядном тереме они были одни. Более того – терем оказался (кто бы сомневался!) Лабиринтом. Причем – ходы его постоянно менялись местами.

О себе мальчик вполне мог правды не знать (досель), и – никогда не узнать (в дальнейшем); ну и что? К чему, например, знать тому же псевдо-Храбру, как (и почему, и кому) даруются и приходят наяву сновидения? Какое сиюминутное преимущество даст ему это знание в его повседневных делах?

А ведь это совсем другое, нежели разбудить медведя и сделать из него шатуна. Даже – полезного шатуна, такого как псевдо-Храбр или псевдо-Ной; о псевдо-Илии речь впереди.

Если бы Павола не перевез на своем боевом скакуне через лес воин и купец Храбр, и если бы не ожидал его в обители сновидений Привратник (своеобразный демон Максвелла), стали бы в нём (при дальнейшем благополучии простеца) пробуждаться возможности «бога из людей» (этот термин иногда точней deus ex machina), или – он бы вскоре (так или иначе) тихо угас?

Казалось бы, в недотворённом мире – не всё ли равно: разве не на персональной атомизации и последующем иерархировании зиждется человеческая тщета «быть как боги»? Так что о дальнейшем на Лесной Заставе можно сказать: всё, что произошло – произошло просто потому, что ничего не произошло.

Или даже – нечему было происходить и негде. Более того, даже брёвна, из которых был сложен Лабиринт Лесной заставы, были не более реальны, нежели перекрещенные клейма подмышками у посвященных; бревна, вестимо, валили в том же лесу – они тоже оказывались не более чем иллюзией, сном во сне, вековой человеческой забавой; потому – поначалу позабавимся и (пядь за пядью) пройдем «несуществующий» лабиринт.

Всё же бревна (при всей своей ирреальности) были реальны и ощутимы – казалось, никак они не могли ни во что волшебное перекинуться; разве что – человечий детеныш сам собой (лишь ступив под своды терема) перекидывался; будучи перевезён через Лету, в тот же миг он становился на границу самого себя (и мог за нее выйти).

Терем был лабиринтом, и множество переходов снизу до верху пронзали его, и множество комнат наполняли его; и вверх, и вниз велись и переплетались его кармические переходы; и не было в тереме четкого разделения на этажи: везде была неторопливая плавность осознания.

Тогда как очевидной (и практически невыполнимой) задачей Лабиринта являлось прозрение.

Сами комнаты Лабиринта (кармические ниши его) могли быть большими или малыми, но – глазам открывались они как бы брошенными горстью (без видимого умысла) разномастными камушками; причём – были все они переполнены диковинами из близких и далеких (даже и заморских) земель.

А так же (быть может) и из тех, что за Стиксом или – где Лета раскинулась; согласитесь, на что ещё путь через такой лес?