По дороге домой жених и невеста помирились.

- Вот искусство, которое нам нужно! - воскликнул Дидерих. - Истинно немецкое искусство!

В этой опере, как ему кажется, и текст, и музыка отвечают всем требованиям национализма{333}. Протест здесь приравнивается к преступлению, все устоявшееся, все узаконенное блестяще воспевается, родовитость и божья милость вознесены на недосягаемую высоту, а народ - хор, всегда заставаемый событиями врасплох, покорно бьется с врагами своих властелинов. В основании - воинственность, вершины - в мистических облаках, и то и другое здесь соблюдено. Весьма мило и симпатично также то, что в этом творении мужчине отводится лучшая, любовно разработанная роль. "Я чувствую, как сердце замирает, чарует он меня своей красой", - пели вместе с королем мужчины. И музыка в этой опере тоже полна обаяния мужественности, она героична, хотя и пышна, она проникнута верноподданническими чувствами даже в минуту страсти. Кто устоит перед ней? Тысяча представлений этой оперы, и не останется ни одного немца, который не стал бы националистом. Дидерих высказал эту мысль вслух.

- Театр - тоже оружие{334}. Даже процесс по делу об оскорблении величества вряд ли успешнее пробудит бюргера от спячки, чем такая опера. Если Лауэра я посадил в тюрьму, то перед автором "Лоэнгрина" я преклоняюсь.

Он предложил послать Вагнеру поздравительную телеграмму. Густа объяснила ему, что - увы! - это никак невозможно{334}.

Настроившись на столь возвышенный лад, Дидерих принялся рассуждать об искусстве вообще. Искусства бывают разных разрядов. Искусство высшего разряда - это музыка, вот почему она и является чисто немецким искусством. За ней следует драма.

- Почему? - спросила Густа.

- На нее в иных случаях можно написать музыку, ее не обязательно читать, и вообще.

- А за драмой какое искусство следует?

- Портретная живопись, конечно, потому что можно писать портреты кайзера. Все остальное не столь важно.

- Ну, а роман?

- Это не искусство. По крайней мере не немецкое, хвала господу: об этом говорит уже само слово.

И вот наступил день свадьбы. Торопились обе стороны: Густу подгоняли людские толки, Дидериха - политические мотивы. Для большего эффекта свадьбу Магды с Кинастом решили приурочить к этому же дню. Кинаст прибыл, и Дидерих время от времени поглядывал на него с беспокойством: он сбрил бороду, усы закрутил вверх и тоже метал огненные взоры. В переговорах об участии Магды в прибылях он обнаружил неуемную деловитость. Дидерих, не без тревоги за исход дела, хотя и с твердым намерением до конца выполнить долг перед самим собой, теперь часто углублялся в бухгалтерские книги. Даже утром перед венчанием, уже облаченный во фрак, он сидел в конторе. Вдруг ему подали визитную карточку: Карнауке, старший лейтенант в отставке.

- Что ему надо, Зетбир?

Старый бухгалтер тоже недоумевал.

- Ну, все равно, офицера нельзя не принять. - И Дидерих сам открыл дверь.

На пороге стоял прямой, как палка, господин в наглухо застегнутом зеленоватом пальто, по которому сбегали струйки воды. С остроносых лаковых полуботинок посетителя тотчас же натекла лужа, с его зеленой шапчонки, какие носят помещики, - он почему-то ее не снял, - тоже капало.

- Прежде всего обсушимся, - сказал незнакомец. Не дожидаясь приглашения, он подошел к печке и скрипучим голосом прокричал: - Продаете, а? Прижало, а?

Дидерих не сразу сообразил, но затем бросил обеспокоенный взгляд на Зетбира. Старик снова принялся за прерванное письмо.

- Господин старший лейтенант, по-видимому, спутал номер дома, осторожно сказал Дидерих, но это не помогло.

- Ерунда. Никакой ошибки... Прошу без штучек. Приказ свыше. Поменьше болтовни и тотчас же приступить к продаже, иначе - да смилуется бог!

У гостя была слишком уж странная манера разговаривать. Дидерих не мог не заметить, что хотя в прошлом посетитель, несомненно, был военным, его необычайная выправка неестественна, а глаза - совершенно стеклянные. Едва Дидерих отдал себе в этом отчет, как гость снял свою зеленую помещичью шапчонку и стряхнул с нее воду прямо на фрачную сорочку Дидериха. Тот запротестовал, но лейтенант в отставке страшно оскорбился.

- К вашим услугам, - проскрипел он. - Господа фон Квицин и фон Вулков будут говорить с вами от моего имени. - Он с усилием моргнул, и Дидерих, у которого мелькнуло страшное подозрение, забыл о своем гневе, он помышлял только об одном - как бы выпроводить бывшего лейтенанта за дверь.

- Поговорим во дворе, - шепнул он ему и, повернувшись к Зетбиру, так же тихо: - Этот господин пьян до бесчувствия, попытаюсь спровадить его.

Но Зетбир поджал губы, насупился и отодвинул письмо, которое писал.

Посетитель вышел прямо под дождь, Дидерих за ним:

- Не обессудьте, уважаемый, поговорить ведь можно и здесь.

Только когда Дидерих тоже основательно промок, ему удалось затащить гостя на фабрику, где никого не было. Лейтенант кричал на весь цех:

- Стакан водки! Покупаю все, вместе с водкой!

Хотя фабрика, по случаю свадьбы хозяина, сегодня не работала, Дидерих боязливо озирался по сторонам; он открыл чулан, где были сложены мешки с негашеной известью, и, сделав отчаянное усилие, втолкнул туда лейтенанта. Вонь здесь стояла нестерпимая, лейтенант несколько раз чихнул, после чего назвал себя:

- Имею честь представиться: Карнауке. Почему вы так воняете?

- Вас кто-нибудь послал? - спросил Дидерих.

Гость обиделся.

- Что вы хотите этим сказать?.. Я покупаю недвижимость. - Поймав на себе взгляд Дидериха, он оглядел свое насквозь промокшее летнее пальтецо. Временная заминка в делах, - проскрипел он. - Посредничаю у джентльменов. Почетное занятие.

- Сколько предлагает ваш доверитель?

- Сто двадцать тысяч чохом.

И, несмотря на ужас и негодование Дидериха, твердившего, что цена его участку не меньше двухсот тысяч, лейтенант стоял на своем: сто двадцать чохом.

- Не пойдет... - Дидерих имел неосторожность двинуться к выходу, и лейтенант прибег к более решительным мерам воздействия. Дидериху пришлось защищаться, он упал на мешки, гость - на него.

- Вставайте, - прохрипел Дидерих, - нас обожжет хлором!