– То есть мои неудачи – это моя суперспособность?
– Да, – кивнул Гоша, – теперь ты знаешь – ты, падая со стропил, с крыши, с лестницы, с дерева, в молоко, все это время помогал людям.
Но я думал совсем не об этом. Я думал о завтрашнем дне – как Тёмка обязательно начнёт издеваться надо мной, а я не посмею ему ответить, потому что буду знать – мне все равно прилетит больше, чем ему.
– И вы… ты… говоришь, что я свободен? В смысле, за свою жизнь отвечаю только я?
– Да, – снова кивнул Гоша, – только ты, и никто больше.
– То есть все зависит от моего выбора?
Гоша, кажется, приятно удивился моей сообразительности. Он улыбнулся и без слов кивнул в третий раз.
Я осторожно, в каждый момент ожидая превратиться в соляной столп, спросил, ощущая душу где-то в районе пяток:
– Если я… Если я попрошу Вас… тебя… убрать эту суперспособность… Ты уберёшь?
– Легко, – уверенно сказал Гоша, и с меня как будто камень упал, – щёлкну пальцами, и не будет у тебя суперспособности. Мне щёлкнуть? – он выжидательно посмотрел на меня.
Ещё спрашивает! Я быстро кивнул, чтобы он не передумал. Гоша хмыкнул.
– Друг мой Василий! Это очень важный шаг, а ты даже на секунду не включил свой многострадальный мозг, – парень, как заботливая мамаша при крайне непослушном ребёнке, покачал головой. – Ты должен понимать, что за свой свободный выбор ты всегда несёшь ответственность! Я вот несу – каждый день смотрю на то, как вы, мои любимые творения, ненавидите и убиваете друг друга.
– Какую ответственность? – чуть испуганно спросил я. При этом слове, которое произносили хотя бы раз все учителя, а директор школы – на каждой линейке, у меня непременно начинали чесаться руки. – Уголовную?
Гоша хохотнул.
– Нет, балда. Божественную. Мировую. Вселенскую.
– Я… я не понимаю… Извините…
– Хватит уже извиняться! – не выдержал Гоша. – Я же сказал – на ты! На вы со своими учителями общайся. Ты должен понимать: если ты откажешься от своей суперспособности, никто больше не сможет забирать себе неудачи других людей. Ты согласен на это?
Я подумал о маме и Женьке. О папе. А потом о Тёмке. Завтра он наверняка устроит мне весёлый день и растреплет всем, как я мордой приземлился в навозную лужу. И я даже не смогу дать ему сдачи – не будучи уверенным, что не приземлюсь в такую же лужу второй раз. В конце концов, вилы падают на меня не каждый день. А проткнутая гвоздём нога быстро зарастает, вон уже сейчас я её почти не чувствую. А Тёмка ещё долго трепаться будет – явно дольше, чем рана от ржавого гвоздя.
– Да, – твёрдо сказал я. – Я согласен.
Гоша ещё несколько мгновений побуравил меня взглядом, а потом пожал плечами:
– Хорошо. Твоя жизнь, твоё право. Твоя свобода. Так ты точно согласен?
Я, чуть помедлив, кивнул, внутренне готовясь к какому-нибудь светопреставлению.
Гоша картинно поднял руку, соединил безымянный и большой пальцы. Я зажмурился. Мышцы на лице, спине и ногах почти свело от напряжения. Я не верил, что сейчас произойдёт то, о чём я мечтал с восьми лет. Пара секунд прошло в жуткой давящей тишине.
Потом раздался осторожный голос Гоши:
– Так ты точно уверен? Ты принимаешь на себя ответственность?
Мышцы на ногах свело так, что я чуть не упал на колени. Он ещё спрашивает?!
– Да! – закричал я, и в оглушительном звуке моего голоса отчётливо раздался короткий громкий щелчок, как будто слившийся с ударом моего сердца.
Ещё один удар. Второй. Третий. Мои ноги и спина все-таки не выдержали, и я упал на колени. И… ничего не случилось!
Я для верности подождал ещё некоторое время, а потом осторожно открыл сначала правый глаз, потом левый. Вокруг ничего не изменилось: Гоша так же, как и несколько минут до этого, сидел на скамейке, оперевшись спиной на довольно шелестящую черёмуху, и смотрел вдаль.
Подождав, когда мне объяснят, что случилось, и так ничего и не дождавшись, я, осмотревшись, поднялся на ноги. Гоша никак на это не отреагировал. Я подошёл и сел рядом с ним.
– Это все? – после недолгого молчания спросил я. – Я теперь не супергерой?
Гоша ответил не сразу. Он долго смотрел на утопающие в темноте и тумане поля, а потом повернулся ко мне и проговорил:
– Да. Теперь ты не супергерой. Ты сделал свой свободный выбор. И теперь только тебе нести за него ответственность.
Я облегчённо опустился спиной на сырой ствол черёмухи. Кто бы знал, что это будет так легко. Значит, теперь я не неудачник?
– Да, теперь не неудачник, – рассеянно повторил Гоша мои мысли, – теперь в тебе столько же удачи, сколько и в других моих творениях.
Я полной грудью вдохнул ночной прохладный воздух и вдруг понял, что в жизни не нюхал ничего более крутого, пробирающего до самых пальцев на ногах.
– Чувствуешь? – довольно спросил Гоша. – Дыши глубже и запоминай. Это запах твоей свободы. Твоего свободного выбора. Думаю, ты раньше его не ощущал.
В груди все ещё сильно саднило, но я не посмел просить его снова включить «лампочку». Вместо этого я смотрел в темноту, всей грудью дыша упоительным воздухом с растворённым в нём золотистым запахом свободы.
Не знаю, сколько времени прошло, когда Гоша вдруг встрепенулся.
– Слушай, Вася, а ты чего ещё не дома? Детское время прошло ещё два часа назад!
Я хотел возмутиться, что это не я и что если бы не пришёл Гоша, я бы уже несколько часов назад был дома, но парень поднял указательный палец, как будто заставляя к чему-то прислушаться. Я тут же замолчал и удивлённо огляделся, не понимая, кому ещё забрело в голову прогуляться по краю деревни в такой поздний час. Но, как ни старался, я ничего не различил, ни одного шага. Я удивлённо повернулся к Гоше за объяснениями и разглядел его лицо. Он снова улыбался, озорно, как нашкодивший мальчишка. Он высоко поднял руку и, когда я понял, что произойдёт дальше, и успел слабо вскрикнуть: «Нет!», – громко щёлкнул пальцами.
Я тут же провалился в густую масляную черноту и уже ничего не видел.
* * *
Сон все никак не уходил, прилипнув ко мне, как засохшая гречка к тарелке. Я резко просыпался и тут же засыпал, и так несколько раз, а будильник все не звенел. «Может, телефон выключился?» – подумал я в полузабытьи. Ну и ладно, просплю, и в школу не надо будет сегодня идти. Потом как-нибудь догоню. Я плотнее укрылся одеялом и повернулся на другой бок, тут же об этом пожалев. Тихие голоса мамы и папы из кухни стали отчётливее, и я уже мог разобрать все, о чём они говорят.
– Женька все ещё спит? – спросил папа. – Что-то сегодня долго, обычно уже в шесть часов начинает носиться по комнате.
– Вчера, наверное, набегался, – ответила мама, перебирая кастрюли в печке. – Вечером пришёл с ног до головы грязный, как цуцик. Пришлось снова в баню вести, щёки отмывать.
Папа захихикал при слове «цуцик», наверное, представил Женьку вчера, но тут же замолк – наверняка под суровым взглядом мамы. Некоторое время с кухни доносился только звон посуды да скрип двери: папа несколько раз выходил и заходил, вынося еду Жулику. Потом раздался плеск воды – мама налила папе чай и заговорила:
– Лужа-то напротив дома – ты слышал? Вчера вечером туда кто-то из малышни упал и воду расплескал по всей улице. А на дне, оказывается, десятисантиметровый железный штырь торчит, представляешь? А мы-то и не знали. Хорошо, что никто на него не упал, а ведь могли бы! Если бы не парень, так бы никто и не узнал.
– Надо выкорчевать, вечером приду – сделаю, – раздался голос папы.
– Да сегодня уже Петров собирался выкопать штырь – его-то дети там часто бегают.
– Петров вечно собирается, – отмахнулся папа и продолжил пить чай.
Некоторое время они молчали, потом папа заметил:
– Ваську-то будить ещё не надо? Семь часов уже почти.
Я не услышал, что ответила мама, потому что внутренне сжался, повторяя про себя: «Не надо! Не надо меня будить! Пусть я сегодня просплю». Видимо, мама тоже подумала, что не стоит, потому что я так и не дождался её лёгких тычков в спину. Зато вместо неё к кровати подскочил Женька и попытался залезть под одеяло.