– Нас? – пацан резко замер на месте и уставился на меня прищуренными глазенками. – Слушай, ты мне помогла, конечно, спасибо и все такое, но я думал вообще-то, что ты сразу уедешь, а я сбегу. Тут все же камерами напичкано. Ну проберемся мы в это царство зажравшихся, так нас скрутят через минуту. Права ты, рылами мы не вышли. Уходим, короче, как там тебя… Дурная?

– Почему? – спросила я, пропустив обзывательство чертенка мимо ушей. Нервничает пацан, это нормально. Я даже мандражирую слегка. Хотя не имею к происходящему никакого отношения. Но Лехино состояние передалось и мне, аж потряхивает. – И зовут меня Даная, такна всякий случай напоминаю.

– Потому что потому, заканчивается на «У», – фыркнул постреленок, но в его взгляде появилось такое затравленное выражение, что у меня кольнуло в груди. – Что я ему скажу, этому козлу? Здравствуй, папуля, я твой сын, который тебе не был никогда нужен? Или может, привет, батя, давай обнимемся? В глаза его мне смотреть, ну такое… Короче, прав был дед, – хлюпнул носом Леха Сопотов.

– Слушай, но если не попробуешь, ведь не узнаешь. А вдруг ему одиноко. вдруг он только и мечтал о таком подарке небес, просто не знал, что ты есть? Всякое ведь бывает в жизни, – выдохнула я, глядя, как распахивается тяжелая дверь, выпуская на свет божий пожилую даму с собачкой. – Пойдем, это шанс.

Я ухватила постреленка за вспотевшую ладошку и потащила за собой. Едва успела просунуть ногу в щель, прежде чем дверь захлопнулась.

– Что ж ты за неугомонная? Сама то веришь в свои фантазии? – сквозь зубы выплюнул мальчишка.

Не знаю, во что я вверила в тот момент. Просто мне хотелось, чтобы этот симпатичный мальчишка использовал все шансы на счастье. Я конечно блаженная, как говорит моя соседка Люська, и наивная, со слов моей матери, полное чеканько, по предположению моего бывшего парня и дурная по Лехиному мнению. Но я еще не разучилась верить в людей, это меня и губит всегда.

– Честно? Не знаю. Но очень хочу верить, – ответила я Лешке и запихнула его в подъезд, обрушившийся на нашу психику, не избалованную роскошью, мрамором, зеленью уральского малахита, позолотой, фресками и шикарной лепниной. Как в музее. Я аж рот открыла, рассматривая красоту, потому не сразу заметила, что Лешка улыбается не как обычно ядовито, а как нормальный ребенок его возраста – открыто и радостно. Проследила его взгляд и уперлась в преградившую наш путь фигуру бабульки, похожей на ночную гарпию, выскочившей из будки консьержки, словно из-под земли.

– Далеко собрались, болезные? – прокаркала старушенция, и мне показалось, что сейчас она достанет из-за пазухи маузер и положит нас прямо на пол, покрытый блестящей плиткой хладными трупами.

– Бабуля, мне мама сказала, что она тут. Велела прийти, – жалостно хныкнул не по возрасту умный притвора. Ему бы в кино сниматься, а не в магазинах промышлять по-мелкому. – Она по работе тут. Вот по этому адресу, я записал.

– А, у этого. Бабы к нему, ну просто табунами прут. Ой… прости, я хотела сказать модели, – потеплела взглядом бабка, но все равно с дороги не ушла. – Что – то молодая эта губастая для такого сына. Да и одет ты… Хотя, нонче тряпки то такие, будто за них бомжи на помойке бились, а стоють… Я вон у внука штаны то выкинула. Драные все были. Так он меня чуть не порешил, ей-богу. И артист мой любимый, все как оборванец ходит, а я потом в газетке прочитала, что миллионы его тряпки стоють. Пойди пойми вас сейчас…

– Бабушка, так пустите меня? Мама ждет, она не любит этого. Орет потом, как горгона. Да и вам наверное потом будут замечания делать, зачем проблемы то на пустом месте разводить? – перебил поток консьержкиного сознания Лешка. Я моргнула, пытаясь прогнать морок. Показалось, что он вот прямо теперь, достанет из своего рюкзачка балалайку и споет что-то типа – «По приютам я с детства скитался, не имея родного угла. Ах, зачем я на свет появился, ах, зачем меня мать родила.»

Я замерла на месте, что та Годзилла, готовящаяся спасаться бегством от вооруженной армии. Вот сейчас нам точно эта бабуля влупит. Но она расплылась в улыбке, превратившись в леденец на палочке. Даже морщины разгладились.

– Ладно, ступай. Только скажи там, что я пост свой блюду.

– Обязательно, – от уха до уха улыбнулся нахаленок и двинул к лифту, таща меня за руку, как козу на веревочке.

– Эй. Стоя, а это кто? – пригвоздила меня окриком консьержка.

– Да нянька моя. Она иностранка, глухонемая. Таскается за мной, достала. А нам в какую квартиру? Адрес странный уж больно. Или это кладовка какая? – махнул ладошкой мелкий поганец. Вот не зря говорят, не делай людям добра. Я аж замычала от ярости.

– Ох, вот горе то. Несчастная, мало того, что страшненькая, так и болезная. Ох, беда то, – запричитала старушка, – подожди, мальчик, а точно мама тебе адрес дала? – вдруг подозрительно прищурилась работница умственного труда, мастер спорта по разгадыванию кроссвордов. Скорее всего бабку за какие – то заслуги посадили тут консьержкой. Чтобы она дожить могла достойно. Потому что судя по обилию камер, торчащих из каждого угла и глазков видеофонов, нужды в этом раритете здесь не было.

– Да точно, точно. Сказала – этаж последний. Чердак поди. Где же еще обслуге то жить? А номер квартиры странный.

– Обслуге? Это она так назвала барина? Мальчик, ты принц крови не иначе? Так там господин хозяин целый этаж выкупил, – посветлела лицом бабушка – цербер. Явно ей понравилось Лехино определение незнакомого мне мужика. Парень то, видать миляга, раз даже прислуга его так «любит». – До двадцать шестого то на лифте доедете, а потом пешочком немного. Чип от подъемника только у Макара Федорыча есть. Правильно, кому охота, чтобы в его апартаменты всякие шлялись.

– Этаж? Что ж, даже интереснее будет, – загадочно присвистнул Лешка и зашагал к решетчатому аутентичному лифту. Я такие только в кино видела и с удовольствием бы рассмотрела красоту, но… Поплелась за ребенком, которого похоже сама притащила на съедение льву. Улыбка мальчишки мне не очень понравилась. Но, пути назад нет. Назвалась груздем, ну и дальше по тексту. Хотя сейчас и у меня появилось непреодолимое желание смазать пятки моих дешевых туфель. Вот нехорошее предчувствие скрутило желудок, и ноги стали тяжелыми, будто к ним гири привязали катаржанские.

– Чуча, черт тебя возьми. Ты сегодня деревяннее мальчика с длинным носом. Какого огородного растения ты творишь? – прорычал я, отбрасывая в сторону камеру.

– Жарко, – проныла модель, отмахнувшись от визажистки Леночки, пытающейся поправить на ее мордочке поплывший макияж. – Мак, если бы ты не был лучшим, я бы послала весь этот вертеп на три веселых буквы уже два часа назад, – капризно плюнула в мою физиономию «звездюлина» однодневка, чья заслуга не в охрененной фотогиеничности или харизме, а в хорошо платящем за ее увлечения мужике, которого эта дура ласково зовет «Барбосиком»

– Ну, тогда это я тебя посылаю. Пошла вон, зая, потому что я на самом деле лучший. У меня в очередь такие как ты стоят. Цена тебе полтос в базарный день, – ощерился я, дав отмашку осветителю. Виски сдавило, в глазах заскакали кровавые бесы. Сегодня действительно переборщили с софитами. – Костя, сворачивайся. На сегодня мы закончили. Выключи тут все. Уйдете через вход для обслуги. И звезду прихватите, неча ей на барском лифте кататься. Ты ведь сваливаешь, «Евангелиста» Кунцевская? Барбосику привет передавай, Чуча. И скажи, что я не работаю с дешевыми суками, которым слово «профессионализм» незнакомо и чуждо. Андестенд?

– Ну ты и… – зашипела моделька, оскалив искусственные зубы.

– Козел и скот, – подсказал я, развернулся на подошвах и пошел в сторону жилого пространства пентхауса, на ходу размышляя, что лучше – принять таблетку от мигрени, или засандалить стакан столетнего коньяка, под пошлую плебейскую закуску в виде дольки лимона, убивающую вкус дуба в элитном напитке напрочь. Хреновая была идея оборудовать студию дома. А вот с коньячеллой ничего так мыслишка. Настроение немного поднялось, когда я таки добрался до кухонного блока. И даже успел ухватить стакан, до скрипа вымытый домработницей, с барного стеллажа, радостно напевая себе под нос «Милую Аиду». Глухое раздражение сменилось приятным предвкушением отдыха. Я стянул с взопревшей задницы джинсы, немного подумал, не снять ли и трусы, но решил, что это будет излишним.