Лишь теперь моим глазам до конца дался зримый ужас – растерзанные тела принадлежали детям. Девочкам и мальчикам, от двенадцати до семнадцати.

– Ах, сволочи… – выдохнул я дергавшимися губами.

Юные граждане СССР даже не начали жить по-настоящему, а их – насмерть!

Я забегал по месту преступления, ища хоть малейшие признаки жизни, и не находил. На обгоревшей траве за огрызком кабины автобуса умирал пожилой шофер, скрюченными пальцами удерживая сизое сплетенье кишок, вывалившихся из распоротого живота. Лишь только я наклонился к нему, как дыхание страдальца пресеклось, а в глазах, что уставились в небо, в синюю прорву Вечности, застыл стеклянистый блеск.

Я устало выпрямился и зашагал по обочине к Ботнево. «Одному мне всех не захоронить, – со скрежетом проворачивалось в голове. – Еще бы человек пять с саперными лопатками…»

Следуя за мыслью, я глянул в сторону воронки, где догорала «эмка». Словно в кратере вулкана, в ней заворачивались клубы синей гари, скрывая свежую могилу Тоси Лушина. Дунул ветерок, относя чад, и я замер.

Краем блеснула гладь озера, а на бережку выстроились мои друзья – Паха в черных плавках, Артем в налипших «семейниках» и Кристя в соблазнительном бикини. Между ними и мной надрезала землю мерклая огненная полоса, фонтанировавшая слабеньким «гребнем», почти незаметным на свету.

– Не переступайте черту! – заорал я, отмирая.

– Да что происходит? – тоненьким голоском закричала девушка. Паша успокаивающе взял ее за руку.

Грузной трусцой сбежав с откоса, я замедлил шаг, жадно вбирая глазами облики моих друзей – на долгую память.

– Там, где вы стоите, тикает две тыщи девятнадцатый, – проговорил неторопливо, хоть и задыхаясь слегка, – а здесь, за чертой, сорок второй год. Антона Лушина я похоронил…

Бледнеющий Трошкин забормотал:

– Политрук умер. Да здравствует политрук! Ерунду говорю, да?

Мои губы повело вкривь.

– Чую, скоро все закончится, – вздохнул я. – Распадется связь времен…

– Хроноклазм! – выпалил Артем, блистая эрудицией. – Это когда прошлое вклинится в будущее… – Он смутился, бросая поспешно: – Ну да…

– Ты переоделся в форму… того Лушина? – вполголоса спросила Бернвальд.

Я кивнул.

– И понял, зачем вы так похожи?

– Не уверен, – мотнул головой в сомнении. – Но все так и должно быть. Я остаюсь.

– И мы! – решительно заявила Кристина, первой переступая черту. Пашка шагнул следом, не выпуская руки девушки.

Артем, испугавшись, что останется один, суетливо перескочил отсвечивавший сиреневым «гребешок». В то же мгновенье вся цветомузыка погасла, а земля вздрогнула, выглаживая сдвиги.

Я глянул в небо. Пусто, ни следа от авиалайнера. Даже белесого выцвета от инверсионного шлейфа не видать.

– Что же вы наделали? – вздохнул я, опуская голову и глядя глаза в глаза – в синие Пашкины, в зеленые Кристинкины, в карие Тёмкины. – Теперь всё, назад дороги нет…

– Ну и ладно, – пожал плечами Ломов. – Не очень-то и хотелось! Ты, вон, в госкомпании работал, а я на босса вкалывал. Думаешь, приятно? Ну, натура у меня такая, пролетарская! А здесь все как надо: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

– Здесь война, Паха, – напомнил я ему.

– Ну и ладно! Да, Кристинка?

Девушка молча кивнула и улыбнулась.

– Наше дело правое! – воскликнул Артем, дурачась. – Враг будет разбит, победа будет за нами!

– Ладно, победитель, пошли! – резковато сказал я.

– Куда?

– Тут автобус с детдомовцами разбомбило, поможете… – В моем голосе зазвучали грубые обертоны. – Хоть в воронку снесем, зароем в братской могиле! Прибарахлитесь заодно, а то вы, мягко говоря, не по моде одеты.

– С мертвых снимать? – дрогнула Кристина.

– Нет, – вымолвил через силу. – Я там чемоданы видел, по всей дороге раскидало…

Мы вышли к дубу. Трошкин, увидав кровавое месиво, позеленел и согнулся в рвотном позыве.

– Бож-же мой… – выговорила Бернвальд дребезжащим голосом. – Они же совсем маленькие!

– Ты тоже не дылда, – сипло выдавил Тёмка, – твой размерчик…

– Дурак! – рассердилась девушка. – Я не о том совсем!

– Не ругайтесь, – тихо сказал Павел, и Кристина покраснела.

Час или дольше мы сносили останки в воронку под дубом, а после долго отмывали руки. Сил закопать могилу не осталось совершенно.

Кристя нарыла в чемоданах тутошнее белье и простенькое ситцевое платье, я преподнес ей черевички и носочки, снятые с убитой девушки.

Затвердев лицом, Бернвальд обулась – и скрылась за дубом, переодеться.

– Плавки – вон туда, – показал я подбородком на коптящую полуторку.

– Фасон из будущего, – вздохнул Ломов, запуская галантерейное изделие в огонь, – ты прав… Как Кристя только выдержала, она же очень чувствительна…

– Не всегда, – сухо сказала девушка, показываясь за нашими спинами. – Хирургу брезговать нельзя никак, вот я и представила, что тут везде операционная… А тебе идет.

Паха смутился, подсмыкивая широченные, но кургузые штаны.

– Куцые какие-то…

– Ничего, – успокоил я его, – форму выдадут по росту.

– Ну, надеюсь… – проворчал Ломов, натягивая мятую рубашку из синей фланели.

Трошкину достались светлые парусиновые штаны и модная рубашка-апаш. А вот обуви не нашлось ни на Тёмку, ни на Пашку.

– Ничего, – бодрился Артем, – в Красной Армии сапоги, чай, найдутся!

– Тихо! – цыкнул я, расслышав натужный вой мотора.

Вдалеке, на повороте, завиднелась колонна – в ее голове тряслась и качалась полуторка, набитая красноармейцами. За нею двигались две или три «эмки», а замыкал кортеж новенький «Студебеккер». Наши.

– Слушайте внимательно, – завел я инструктаж. – Вы все помогали эвакуироваться детдому. Ваши документы сгорели. Называйтесь своими именами, как есть, только профессии скорректируйте – вы оба! Кристя – хирург, на фронте такие люди нужны. Пашка, ты, помнится, в артиллеристах служил?

– Два года, – подбоченился Ломов, – как с куста!

– Годится! А ты, Артем, забудь про компьютеры. С рациями справишься?

– Да легкота! – надменно фыркнул Трошкин.

– Ну, всё, гости дорогие, – усмехнулся я, – встречаем хозяев!

Полуторка, подвывая мотором, объезжала чадивший автобус. Кургузый «Виллис», пыля по обочине, вынесся вперед и замер прямо передо мною. Лихой водила, выпустивший роскошный чуб из-под пилотки, весело оскалился, но стоило бритоголовому пассажиру нахмуриться, как он тут же построжел. Лишь бесенята резвились в черных кавказских глазах.

А бритоголового я узнал. Генерал-лейтенант Лелюшенко, командующий 30-й армией. Развалисто покинув джип, Дмитрий Данилович огладил блестящую макушку, словно дорожную пыль сметая, и нацепил фуражку.

– Представьтесь, – буркнул он.

– Политрук Лушин. – Моя рука четко метнулась, козыряя.

– Докладывайте, товарищ политрук. – Командарм хмуро огляделся. Заметив братскую могилу, он болезненно сморщился.

– Следую в расположение 718-го полка 139-й дивизии, товарищ генерал-лейтенант. Направлен в 8-ю роту политруком. Во время авианалета нашу машину расстрелял «мессер». Комроты и водитель погибли. «Юнкерс» отбомбился по автобусу с мирными гражданами… Да какие там граждане… Виноват, товарищ генерал-лейтенант. Там дети… Спаслись лишь трое взрослых.

Лелюшенко поугрюмел, сжимая губы.

– Мы помогали эвакуировать детдом, – дребезжащим голосом заговорила Кристина. – Я сама хирург, крови не боюсь, но хоронить малышей… по частям…

Бледный Павел бережно обнял ее за плечи, а Трошкин, сжимая кулаки, шагнул вперед.

– Мы хотим на фронт, бить фрицев! – выпалил он со всей своей юной отчаянностью. – Возьмите нас, товарищ генерал! А не возьмете – партизанить будем!

Тёмкина горячность подняла генерал-лейтенанту настроение. Хмыкнув, он покачал головой и кликнул, не оборачиваясь:

– Ефрем Гаврилович!

В группе военных, покинувших «эмки», прошла короткая сумятица, и к Лелюшенко шагнул кряжистый подполковник, с лицом обветренным и грубым, словно вырубленным топором.