Миссис Коллинз дико вскочила и стояла перед нами с горящими глазами.

– Да, – воскликнула она, прижимая руки к груди, как будто она вот-вот разорвется и выдаст тайну, прежде чем ее губы успеют произнести слова, – да, я убила ее, и я последовала бы за ней на край света, если бы мне это не удалось. Она была там, женщина, которая украла у меня то, что было больше, чем сама жизнь. Да, я написала записку, я отравила конверт. Я убила ее.

Вся острая ненависть, которую она испытывала к этой другой женщине в те дни, когда тщетно пыталась сравняться с ней в красоте и вернуть любовь мужа, вырвалась наружу. Она была прекрасна, великолепна в своей ярости. Она была олицетворением страсти, она была судьбой, возмездием.

Коллинз посмотрел на свою жену, и даже он почувствовал очарование. То, что она совершила, не было преступлением, это было элементарное правосудие.

Мгновение она стояла молча, глядя на Кеннеди. Затем румянец медленно сошел с ее щек. Она пошатнулась.

Коллинз поймал ее и запечатлел поцелуй, поцелуй, о котором она столько лет мечтала и к которому снова стремилась. Она скорее смотрела, чем говорила о прощении, когда он обнимал ее и осыпал ими.

– Клянусь Небом, – услышал я, как он прошептал ей на ухо, – всей своей властью адвоката я освобожу тебя от этого.

Доктор Лесли мягко оттолкнул его в сторону и пощупал ее пульс, когда она безвольно опустилась в единственное мягкое кресло в лаборатории.

– О'Коннор, – сказал он, наконец, – все доказательства, которые у нас действительно есть, висят на невидимой нити кварца в миле отсюда. Если профессор Кеннеди согласен, давайте забудем о том, что произошло здесь сегодня вечером. Я прикажу своим присяжным вынести вердикт о самоубийстве. Коллинз, позаботься о ней как следует. – Он наклонился и прошептал так, чтобы она не могла услышать. – Иначе я не гарантирую ей и шести недель.

Я не мог не чувствовать себя глубоко тронутым, когда недавно воссоединившиеся Коллинзы вместе покинули лабораторию. Даже грубоватый помощник шерифа О'Коннор был тронут этим и в сложившихся обстоятельствах выполнил то, что казалось ему его высшим долгом, с тактом, на который я считал его едва ли способным. Какова бы ни была этика этого дела, он полностью предоставил решение присяжным коронера доктора Лесли.

Берк Коллинз уже спешно готовился к уходу за своей женой, чтобы она могла получить наилучшую медицинскую помощь, чтобы продлить свою жизнь на несколько недель или месяцев, прежде чем природа наложит наказание, в котором было отказано закону.

– Это чудесный прибор, – заметил я, стоя над соединениями со струнным гальванометром после того, как все ушли. – Просто предположим, что дело попало в руки кого-то из этих старомодных детективов…

– Я ненавижу вскрытия моих собственных дел, – резко перебил Кеннеди. – Завтра будет достаточно времени, чтобы разобраться с этим беспорядком. А пока давай выбросим это из головы.

Он решительно нахлобучил шляпу на голову и неторопливо вышел из лаборатории, быстрым шагом направившись в лунном свете через кампус к проспекту, где теперь единственным звуком был шумный грохот случайного трамвая.

Как долго мы шли, я не знаю. Но я точно знаю, что для подлинного расслабления после длительного периода сильного умственного напряжения нет ничего лучше физических упражнений. Мы свернули в нашу квартиру, разбудили сонного коридорного и поехали наверх.

– Я полагаю, люди думают, что я никогда не отдыхаю, – заметил Кеннеди, тщательно избегая любых упоминаний о захватывающих событиях последних двух дней. – Но я знаю. Как и все остальные, я должен это сделать. Когда я усердно работаю над делом – ну, у меня есть своя собственная бурная реакция против этого – больше работы другого рода. Другие выбирают белый свет, красные вина и сильные чувства после этого. Но я нахожу, когда достигаю этого состояния, что лучший антитоксин – это то, что прогонит последний случай из вашего мозга, подготовив вас к следующему неожиданному событию.

Он опустился в мягкое кресло, где перебирал в уме свои собственные планы на завтра.

– Сейчас я должен восстановить силы, совсем не работая, – продолжал он, медленно раздеваясь. – Эта прогулка была как раз тем, что мне было нужно. Когда снова начнется лихорадка распутства, я позову тебя. Ты ничего не пропустишь, Уолтер.

Однако, как и знаменитый Финнеган, он снова включился и снова ушел утром. На этот раз у меня не было никаких опасений, хотя мне хотелось бы сопровождать его, потому что на библиотечном столе он нацарапал маленькую записку: "Сегодня изучаю Ист-Сайд. Буду поддерживать с тобой связь. Крейг". Моя ежедневная задача по расшифровке моих заметок была выполнена, и я подумал, что сбегаю в "Стар", чтобы сообщить редактору, как я справляюсь со своим заданием.

Едва я вошел в дверь, как посыльный сунул мне в руку записку. Это остановило меня еще до того, как я успел дойти до своего стола. Оно было от Кеннеди из лаборатории и имело отметку времени, которая показывала, что оно, должно быть, было получено всего за несколько минут до моего прихода.

– Встретимся на Центральном вокзале, – гласила надпись, – немедленно.

Не заходя дальше в офис, я повернулся и спустился на лифте в метро. Так быстро, как только мог доставить меня экспресс, я поспешил на новую станцию.

– Куда поедешь? – спросил я, затаив дыхание, когда Крейг встретил меня у входа, через который, как он предполагал, я войду. – На побережье или дальше на Восток?

– Вудрок, – быстро ответил он, беря меня за руку и таща вниз по пандусу к поезду, который как раз отправлялся в этот фешенебельный пригород.

– Ну, – нетерпеливо спросил я, когда поезд тронулся. – К чему вся эта секретность?

– Сегодня днем мне звонил один человек, – начал он, пробегая глазами по другим пассажирам, чтобы убедиться, что за нами не наблюдают. – Она возвращается на этом поезде. Я не должен встретить ее на вокзале, но мы с тобой должны пройти до конца платформы и сесть в лимузин с этим номером.

Он достал карточку, на обратной стороне которой было написано число из шести цифр. Машинально я взглянул на имя, когда он протянул мне карточку. Крейг пристально наблюдал за выражением моего лица, когда я читал: "Мисс Ивонн Брикстон".

– С каких это пор тебя приняли в общество? – Я ахнул, все еще глядя на имя дочери банкира-миллионера Джона Брикстона.

– Она пришла сказать мне, что ее отец фактически находится в осадном положении, так сказать, там, в своем собственном доме, – вполголоса объяснил Кеннеди, – настолько, что, по-видимому, она единственный человек, которому он осмелился доверить сообщение, чтобы вызвать меня. Практически за всем, что он говорит или делает, ведется слежка; он даже не может позвонить, чтобы его слова не стали известны.

– Осада? – недоверчиво повторил я. – Невозможно. Да ведь только сегодня утром я читал о его переговорах с иностранным синдикатом банкиров из Юго-Восточной Европы о кредите в десять миллионов долларов, чтобы облегчить там денежную проблему. Несомненно, во всем этом должна быть какая-то ошибка. На самом деле, насколько я помню, один из иностранных банкиров, который пытается заинтересовать его, – это граф Вахтман, который, как все говорят, помолвлен с мисс Брикстон и живет в доме в Вудроке. Крейг, ты уверен, что никто тебя не разыгрывает?

– Прочти это, – лаконично ответил он, протягивая мне лист тонкой почтовой бумаги, такой, какую часто используют для иностранной корреспонденции. – Как я понимаю, такие письма приходили мистеру Брикстону каждый день.

Письмо было написано неразборчивыми иностранными каракулями:

ДЖОН БРИКСТОН, Вудрок, Нью-Йорк.

Американские доллары не должны угрожать миру в Европе. Будьте предупреждены вовремя. Во имя свободы и прогресса мы подняли планку конфликта без перемирия или пощады против реакции. Если вы и связанные с вами американские банкиры возьмете эти облигации, вы никогда не доживете до получения первой выплаты процентов.