− Вот и я о том же, − вздохнул ротан и добавил примирительно: − Рухнул бы как трухлявый мешок с имбирными опилками. Ладно, не будем о грустном, лучше помогай, скоро эта бестиария проснётся, тогда ни один мухомор в глотку не полезет. Приступаем!

− Ты иногда такое загнёшь, что с перепугу тебя не поймёшь. Какие опилки? Какой имбирь?

− Нечего понимать, пусть твоя голова, перегретая солнцем и затуманенная дымом Мулохи, рождает светлые мысли о еде. А сейчас бери ножницы, я начну подвязки раздавать – время не ждёт, оно постоянно куда-то торопится, спешит, стоит остановиться, как опоздаешь.

Ротан сунул Тяю ножницы и остатки недорезанной простыни, сам, схватив охапку ленточек, пошёл в мышиный угол дома. Вернее, летуче-мышиный угол потолка, ведь на полу его дома все углы принадлежали мышам, только не летучим, а совершенно обычным, бегающим где попало. Пупырь посмотрел на висевшую ораву летучих мышей, аккуратно поскрёб крылышко одной из них, потом потянулся и сладко зевнул, растягивая рот до невообразимых размеров. Вздохнул и, осторожно сняв одну из мышей, принялся напевать ласковые колыбельные припевки, его любимые, бабушкины.

Тяя всегда удивляло, как сочетается в этом грубоватом создании, драчуне и выпивохе, трогательная нежность к окружающим зверям и птахам. Ротан мог сидеть ночами над синичкой со сломанным крылом, отпаивая её лекарственными отварами и накладывая тоненькие палочки на крыло для срастания. С умилением склоняться над разинутыми ртами птенцов в гнезде среди колючего терновника. Расплываться в широчайшей улыбке при виде маленьких мышат, делающих первые шаги в его комнате. Блаженствовать весенними вечерами на берегу лесного озера под песни прилетающих птиц.

Нет, всё-таки его друг, ротан Пупырь, необычайно дивное существо не только во всей Нижней Балке, не только в их округе, но, наверное, и во всём Королевстве пустых банок. Хорошо, что они друг друга нашли. В жизни иногда бывают такие невероятно приятные совпадения.

Пока скрыга думал обо всём этом и резал остатки многострадальной простыни, ротан повязал всем мышам ленточки, и у него ещё часть осталась. Он недоуменно посмотрел на обрывки ткани, потом глянул на результаты усердной работы скрыги и как-то безмятежно развеселился.

− Как славно! Теперь мне будет чем пометить свои яблони, а то эти пронырливые кролики обгрызли все деревья в округе и уже добрались до моих яблонь. Я им сколько раз говорил, не трогайте их, ведь зимой придёте ко мне попрошайничать сладенького. Говорю им, мол, если обгрызёте яблони, то сухофрукты буду делать из ваших хвостов, а начинку для пирога − из ваших ушей. А они: не желаем есть такие сухофрукты, они, видите ли, будут с шерстью, а яблони надо пометить, чтобы видеть, где какое дерево. Одно косорылое безобразие с этими ушастыми. Вот теперь я все яблони подвяжу ленточками, и у них никаких оправданий не останется. Вот так!

− Неплохо придумал.

− Нет, он не может хоть раз разделить со мной радость моего открытия. У тебя бывает приподнятое настроение?

− Наверное…

− Никогда! − категорично заявил ротан. − Слышишь, никогда оно у тебя не бывает приподнятым, потому что у тебя нет настроения. Ты пребываешь в дыму любовных мечтаний, где нет места ни тебе, ни твоему настроению! И давай не будем об этом! Сейчас мы идём в трактир набивать мне пузо, наполняя окружающий мир наслаждением, а заодно испортим несколько блюд, то есть покормим тебя.

− Уговорил. А когда будем подвязывать деревья?

− Яблони? По пути, они все растут вдоль тропинки.

Друзья вышли из дома и бодро зашагали по дороге, ведущей в дальний конец Нижней Балки, где под глинистым размывом примостился трактир «Гнездо гнувливого Растягая». Этот трактир держал известный в округе дождевой червь по имени Граф Гофрированный. Он был из переростков и в отличие от своих заморышей родственников вымахал в два метра. Граф славился своим кухонным искусством. У него останавливались самые разнообразные существа из прочих миров, особенно из подлунного и залунного. Хотя самыми отпетыми завсегдатаями его заведения были погонщики. Тут же сновали зазывалы или, попросту говоря, нанималы. Любой мог под сурдинку с соульдиновым соусом подписать договор на перегон нуждающихся в этой процедуре существ. А нуждающихся хоть отбавляй и отливай – это тебе и киты с котиками, и гуси-лебеди, и прочая пернатая людь, ну и конечно, громадные табуны рогатых с копытами, а также всякие грызуны типа полярных леммингов. А уж про рыб и другую чешуйчатую братию говорить не буду, как и про эфемерных созданий из числа букашек, кузнечиков, бабочек, стрекоз и остальных существ. И что самое невероятное, они каждый год тащатся невесть куда, иногда преодолевая по нескольку тысяч километров. И всё не впрок, приходит время, а им опять надо бродяжничать. Однако тут есть одна загвоздка: вся учёная братия считает, что они сами определяют путь-дорогу, сами находят звёзды, а некоторые, страшно сказать, солнце с луной, сверяют со своими внутренними картами и решают, куда двигать. Хотя на самом деле всё устроено достаточно прозаично – эти многочисленные перелёты устраивают нанималы. Они получают необходимые указания и средства из центра управления полётами, перемещениями, передвижениями (коротко ЦУППП, в народе прозванном «суп два “п”», то есть «суп с выпивкой»), затем ищут желающих поучаствовать в столь грандиозном мероприятии за немалую мзду в зависимости от дальности и кучности (табунности, стадности, стайности и других – сти). И все ключевые мероприятия, а именно подбор кадров, то есть погонщиков, происходят в одной точке мира − в трактире «Гнездо гнувливого Растягая».

Граф, как хозяин трактира, благосклонно относится ко всем посетителям – главное, чтобы посуду не тырили, а с остальным можно разобраться. Поэтому у него в заведении нередко вспыхивают драки, в которые хозяин очень любит встревать, правда, после его уразумений многие долго в себя приходят. Поговаривают, что есть особо отличившиеся, так в себя и не пришедшие, а есть те, кто под прессом неопровержимых убеждений Графа менялся содержимым со своим соседом и до сих пор не может понять, кто есть он.

Вот в это заведение пришли наши закадычные друзья. И каждый из них, входя под прокопчённые своды трактира, вряд ли мог бы с точностью до килограмма сказать, что тут может произойти в ближайшие пять или даже десять секунд. Хотя необычности и несуразности в этом месте были обычным делом. Вот и сейчас в дальнем углу сидела требуха по имени Китовый Ус и рассказывала, как она уснула на льдине айсберга, а эти бисовы дети (они же тюлени) успели так разбрестись, что она с трудом их собрала.

− Одна выручалочка у меня – моя верная собачка, косатка Силька, − похохатывала она. − Каждый раз, когда мы возвращаемся с перегона, я всегда с благодарностью думаю о кривом дядюшке Нос, который подарил её мне на день моего огнедышащего ангела. Хороший у него питомник!

− Да уж скажешь, − раздался пьяный голос в другом углу трактира, и все узнали известного погонщика леммингов панциря по кличке Кетмень. − Мне он несколько раз выращивал песцов для прогона, да толку от них было что от твоей песцовой шапки!

− Ты сомневаешься в моих словах?! − Требуха закатала рукава обширной рубахи, отёрла ладони о кожаные штаны и поднялась, по пути прихватив кружку с недопитым пивом.

− Я, ежели правду грю, то не отступлюсь! − вскочил молодым петушком Кетмень.

− А я, стало быть, морочу воздух грязной брехнёй? − Китовый Ус подошла к панцирю и нависла грозовой тучей у него над головой.

− Стало быть, так! − не унимался Кетмень.

− Хочешь сказать, что моя Силька пустобрёха?!

− Угу… − только и успел произнести панцирь, как громадная оловянная кружка опустилась на его маковку. Тут же появился Граф и, без особого интереса поглядывая на обмякшего панциря, спросил: − Ты от души или так, для острастки?