Ильметру поражало различие в судьбе этих мест с её родными. Казалось бы и там и здесь полоска земли, прижатая к морю горными хребтами. Условия схожие. Но Альпорт вроде бы и не заметил распада империи. Он как и раньше развивался за счет моря, торговли. Пусть некоторые связи прервались, зато нашлись другие. Здесь же все пришло в страшный упадок. Даже единственная сухопутная дорога, что связывала крупнейший порт с Центральной Киерой оказалась запущенной. Когда-то по ней без перерыва шли торговые поезда, дилижансы, имперская почта и знаменитые "рыбные экспрессы", доставляющие в столицу морепродукты в огромных бочках с морской водой. Ради них на каждом переходе были устроены бассейны, куда закачивалась морская вода, чтобы обитатели моря могли отдохнуть, пока в бочках меняют воду.

Ничего этого больше не осталось, лишь превосходную мостовую так и не смогли убить редкие повозки селян и торговцев. С другой стороны, как утверждали местные жители, сам порт Такримур вовсе не захирел, торговля там продолжалась, но моряки, рыбаки и купцы предпочитали переваливать грузы на мелкие суда и развозить товар морем, вдоль берега, и дальше реками, а не рисковать на пустой дороге.

Тейш уже застелил кровать госпожи и теперь, достав из сумки собственное одеяло, глазами подыскивал место, куда бы упасть самому. По грязному полу, где и полагалось спать правильным слугам, гуляли сквозняки. И если сейчас это был теплый ветерок, то ночью, когда бриз тянет от гор к морю, он мог запросто стать ледяным.

— Оставь, — сказала Ильметра, забираясь под одеяло. — Ляжешь со мной. Иначе завтра придётся лечить тебя от простуды, а у нас, как мне кажется, на это не будет времени.

Мальчишка покорно забрался под одеяло, прижался спиной к хозяйке и быстро уснул. И хотя ладонь Тейша среди ночи принялась искать её грудь, а найдя стала поглаживать, это было скорее отголоском младенчества, чем прорастанием мужчины. А она почти не отреагировала на ласку. Чтобы там себе не вообразил милый Дамми, её помыслы, не дающие быстро заснуть, касались сейчас только мести.

Это было странно. Жажда мести пришла не сразу после гибели отца, а только когда появился Вайхель. И дело было не в банальном сравнении с вином, мол, чем больше выдержка, тем выше наслаждение. Сама её сила, разбуженная Вайхелем, требовала мести. Хотя и не в качестве платы. Скорее это проснулась её сокровенная суть.

Несмотря на то, что Вайхель выполнил первоначальное условие (залог чего путешествовал в шляпной коробке), жажда мести не утолилась. Это могло означать что угодно, в том числе и то, что месть не свершилась полностью. И нечто, ожившее внутри неё, это понимало и требовало большей крови.

Это разбуженное нечто на границе яви и сна иногда вбрасывала в сознание предчувствия, смутные предостережения, послания. Возникло послание и теперь, да такое яркое, детальное, конкретное, какого Ильметра ранее не получала.

Ей привиделось, как они с Тейшем едут по дороге и как разбойники стреляют из подлеска, прикрываясь густыми зарослями кустов. Разбойники почему-то не пытаются заступить им дорогу, потребовать выкуп, просто наброситься, а просто стреляют на поражение. Ценности легче снимать с трупа, не правда ли?

Лошадку под Тейшем убивают первой. Левой рукой Ильметра дёргает на себя мальчишку, убирая его с тропы смерти, а правую ногу высвобождает из стремени, чтобы не оказаться придавленной убитой лошадью. В этот момент шелестит вторая волна стрел. Её лошадь валится, а сама Ильметра падает на спину, увлекая за собой юнгу. Оставив его лежать, она поднимается, затем приседает на корточки и из такого неудобного положения бросает в заросли гроздья ножей. Бросает, повинуясь инстинкту, почти без размаха. Затем вскакивает на ноги, достаёт меч (откуда у неё меч?) и врубается в кусты. Двое разбойников лежат убитыми. Один ранен. В раненом она узнаёт давешнего бычка. Несколько лучников убегают в сторону гор. Ещё человек пять или шесть бросаются на неё с пиками, клинками, топорами. Она убивает их одного за другим. Расчетливо, по одному-два удара на каждого. Кровь хлещет из отрубленных конечностей, рассеченных шей, пачкает одежду, руки, попадает на лицо. Вместе с чужой кровью её обволакивают тёмные отражения разбойничьих аур. Не все из них темные, словно ночь, некоторые лишь слегка покрытые дымкой. Но гнев получает новый источник силы. Он наполняет её, как крепкое вино и пускает по жилам огонь. Ильметра оглядывает поле боя и приканчивает раненого бычка.

Жестокость. Откуда в ней столько жестокости? Она поймала себя на мысли, что могла бы легко избежать стычки, но будто сама желает её. Она могла выбрать другой трактир, здесь на подходе к городу они стояли плотно, могла пустить в ход колдовство и отвести бандитам глаза. Могла, наконец, просто разбить пару носов и тем ограничить урок. Но с самого начала, едва почувствовав в трактире западню, она нарочно обостряла ситуацию. Зачем? Ей хотелось пролить кровь? Неважно чью? Ну, то есть, конечно, разбойники они разбойники и есть, к добропорядочным гражданам не относятся. Но её ли это дело?

А с другой стороны, почему нет? Шерифов, какие тут имелись раньше в каждой деревне, давно перебили, дружина герцога разбрелась по мелким дворам, кто-то из них и в разбойники, возможно, пошёл. Деревенские тоже не спешили брать вилы в руки. Некому ублюдков на место поставить, укорот дать. Так почему бы не ей?

***

В Альпорте горожанин обходился по утрам чашечкой кофе, яйцами всмятку с хлебными палочками или малюсенькой булочкой и каким-нибудь сочным фруктом. Во время путешествий, когда требовалось запастись силами, к трапезе добавляли рыбу. В Западной Киере, особенно в сельской местности, предпочитали завтракать плотно, набивая брюхо жирной пищей и пивом. Словно не знали, придется ли обедать и ужинать. Ни фруктов, ни ягод к столу не подавали, а сваренные в воде яйца считали блажью господ столь высоких по положению, что обязательно должны возить с собой личного повара, которому только и позволено готовить изысканную пищу.

В трактирах же яйца жарили с крупно порезанным горьким луком и салом на огромных сковородах.

Тейш не стал отказываться от местного рациона, а Ильметра заказала к чашечке кофе с мёдом лишь пару крабовых клешней. Её заказ выполнили быстро — кофе здесь варили в общем котле, на всех посетителей сразу, а краба, похоже, принесли вчерашнего, даже не разогрев. Зато Ильметра успела спокойно поесть, прежде чем сразу вслед за яичницей с салом и пивом для юнги, возле стола появился давешний бычок.

— Не передумала, госпожа? — спросил он, не порываясь на этот раз присесть.

Разбойник судя по всему уже настроился на хороший денёк. Даже вроде бы стоя спокойно на месте, он находился в постоянном движении. И не только едва заметно переступая с ноги на ногу. Он излучал энергию, рвался куда-то каждой частичкой тела, поигрывал мускулами, а его лицо меняло выражения так часто, как у комедианта, когда тот тренируется перед зеркалом. Даже одежда будто жаждала глотнуть дорожной пыли или грязи — смотря по погоде — и подцепить пару репьёв, пока владелец будет ёрзать в засаде.

— Тебя как звать, парень? — спросила Ильметра, выковыривая из клешни остатки мяса палочкой с зазубриной, что заменяла здесь специальную вилочку более приличных заведений.

— Кестри, — тот едва заметно пожал плечами.

— Слушай, Кестри, позови-ка лучше хозяина, — она отложила остатки краба, медленно вытерла руки и уголки губ куском ткани, что здесь заменял салфетку. — Хочу сказать ему пару слов.

— Какого хозяина ты имеешь в виду? — казалось, бычок растерялся.

— Ну не трактирщика же! — фыркнула Ильметра. — Твоего хозяина позови. Рогкообри. Буду говорить с ним.

Кестри, подумав, кивнул, развернулся и вышел из зала. Ильметра отметила, что он вышел во двор через дверь, ведущую к конюшне. Вряд ли предводитель ночевал с лошадьми, а, значит, шайка действительно приготовилась выступить, и бычка послали просто убедиться в наличии клиента или, например, в том, что клиент не медлит со сборами.