— С волками жить — по волчьи выть.
— Хм. Хорошо сказано.
Лиле захотелось добавить, что с кошаками — мяукать по-кошачьи, но пришлось промолчать. И вместо этого...
— Сколько вы хотите с нас получить?
— Два золотых в месяц мне платят. На моей земле стоите...
— А я думала — на королевской, — парировала Лиля. — Ладно... пока мы платить не сможем.
— Могу в долг дать.
— А потом трактир на себя переписать? Небось, процент будет такой, что проще себя запродать, да процент на процент... угадала?
Судя по нахмуренному Коту — угадала.
— И что ты предлагаешь?
Кот дураком не был. Но тоже понимал, когда надо остановиться.
Может, раньше бы надавить и получилось. А сейчас наглая баба в своем трактире всю стражу, считай, прикормила. Попробуй, тронь ее — так из принципа тебя под землей найдут и обратно закопают!
Но и спускать такое...
Нет, никак нельзя.
Проблема?
Для Кота — да. Причем не имеющая решения. Но это для Кота. Не д^я Лилиан Иртон.
— Можем иначе заплатить.
— И как же?
— О деньгах поговорим потом, когда мы сможем их платить. А пока... работа у вас опасная, нервная. А свои докторусы есть?
Попала не в бровь, а в глаз.Отсутствующий.
Кот скривился, ругнулся — и едва не извинился. Лиля смотрела с таким укором...
• Нет, а вы как хотите?
Да, средние века. И матом иногда здесь не ругаются, а разговаривают, вообще, если бы Вальтер Скотт написал своего Айвенго, соблюдая историческую достоверность...
Ах, если бы!
Правы был Марк Твен и его Янки, полностью правы. Первое время Лилю спасало только ее гарнизонное прошлое. Не слышали местные граждане прапорщика Сидоренко! Вот кто на матерном языке смог бы арии петь!
Но дело-то не в прапорщике! Здесь — дети! И если кто думает, что они не подслушивают...
Еще как подслушивают! Вон, глазенки поблескивают! Хоть и прячутся за перилами лестницы, паршивцы... выпорю!
Нет!
Надо сказать Марион — ее дети, ей и пороть!
И нечего тут женщин смущать, а мелких матерщине обучать!
— Я так понимаю, докторусов у вас нет. А травницы?
— За лечение наших людей тоже положено, — хмыкнул Кот.
— А за обучение? Лекарскому делу?
— А ты лекарь?
— Мать у меня была травницей. И докторусу помогала, — Лиля решила, что можно и так сказать. И травницей мать была, и на операциях могла ассистировать... чего не бывало в девяностые!
— И ты умеешь?
— Умею.
— Хм... тогда пошли.
— Далеко? — Лиля подниматься и не думала.— Человечка у нас одного ранили. Посмотришь.
— Куда ранили?
— В руку.
— Тогда пусть идет сюда, — отмахнулась Лиля. — Еще я по вашим дырам и норам не ходила.
Кот с сомнением поглядел на женщина. Лиля покачала головой.
— Мы все у вас на глазах. Пошлите человека, да и пусть сбегает, приведет вашего больного. Чем болезнь-то причинили?
— Собачьими зубами.
Лиля скрипнула своими зубами.
— Паршиво. Ладно, пусть приходит, посмотрим...
Кот подозвал одного из своих людей, отдал короткий приказ — и опять сосредоточился на Лиле.
— Допустим, ты и правда что-то знаешь. И что? Лечить наших людей будешь?
— Нет. У меня ребенок, я скоро не смогу лечить. А вот рассказать и научить... наверняка пара-тройка парнишек у вас есть.
— Кто мне мешает их и так к докторусам пристроить?
Лиля ядовито ухмыльнулась.
— К травницам, разве что. И то — возьмут ли?
Мужчина зло посмотрел на женщину, но спорить не стал. И Кот, и Лиля отлично знали эти истины. Правда, Кот — по жизненному опыту, а Лиля от Ганца Тримейна, но это уже детали.^
Есть те, кто охраняет закон.
Есть те, кто его нарушает.
Первых лечат. Даже подряд есть у городских доктору- сов. Выбираются четверо — и по три месяца в году работают, обслуживая стражников. Лечат раненых, больных, а за это им приплачивают из городской казны. И травы им отпускают по сниженной цене — казна доплачивает. Так что докторусы не против.
И практика хорошая, и учеников натаскать можно, и знакомства завести. А что по деньгам не столь щедро...
Бывает.
А вот преступникам приходится куда как хуже.
Если докторуса поймали за оказанием помощи преступникам, на него наложат большой штраф. Сто раз пожалеет, что попался.
По самому больному месту бьют, по кошельку!
Могут и посадить, могут и казнить — по-разному бывает. Поэтому Лиля не хотела рисковать. Мало ли что?
Но и предложить ей больше было нечего.
Нарываться?
Можно, но ведь и правда подпалят! Очень эти бандиты чувствительны к своему статусу... недаром классический вопрос по пьянке: «ты меня уважаешь?»
И поди, не уважь!
Разговор временно прервался, потому что в таверну ввели под руки человека, закутанного в плащ.
Невысокого, щуплого, судя по всему, и изрядно пошатывающегося.
— Мы его уже докторусу показывали, сказал — руку отнимать надо. Но Ловкач без руки жить не хочет, — пояснил Кот.— Так что...
Лиля уже не слушала.
— Давайте его к свету. Да окна занавесьте, как следует, чтобы и щелочки не было! Лари! Живо горячей воды! Марион! Чистые тряпки! Да те, которые я сложила и воском залила! А не абы что!
Кое-что Лиля уже успела сделать, памятуя, что в доме дети.
Что сделает любой медик после переезда?
Соберет аптечку.— Кладите на стол, вот так... да уберите вы эту тряпку к Альдонаю!
Лиля наклонилась над мужчиной — и сноровисто принялась разматывать грязную повязку. Заскорузлую, в крови...
— Мать-мать-мать...
Кот уважительно присвистнул.
М-да. И это на него косились за грубое слово? Какие сочетания! Какие выражения в адрес сделанного осьминогом головоногого недоумка, который не промыл рану, причиненную близким родственником служебной собаки, зачатым противоестественным образом...
Ругалась Лиля на редкость зло, понимая, что легко не будет. А потом и ругаться не захотелось. С-собаки!
Раны от собачьих зубов бывают колотые или рваные. Колотые — вглубь, равные — считай, шкуру содрали. Но тут зубы еще и кости руки перебили...
Открытый перелом, рваная рана, и все это замотано тряпкой...
— Когда случилось?
— Вчера ночью...
Лиля выматерилась уж вовсе безнадежно.
— Руку соберу, сложу, но сразу говорю — если гниль пойдет, жить он не будет.
— Ты пробуй, дочка, — прохрипел со стола раненый. — Если руку отнимут, я все равно не жилец. А так...
На вид ему было лет сорок — сорок пять. Седая бородка, жидкие волосы, усталые карие глаза...
— Крепленое вино есть?
— Есть, — откликнулась Марион. — Принести?
— Бутылку. Лучше — две.
Лиля вымыла себе руки, вторую бутылку протянула мужчине.
— Пейте. Чтобы отключиться... больно будет.— Потерплю.
— Не вытерпите. Пейте!
— Пей, — вмешался Кот. — Мое слово, руку не отнимут!
— И мое, — огрызнулась Лиля. — Я сказала!
На нее посмотрели с недоверием, но потом мужчина вздохнул — и присосался к бутылке. Пил жадно, некрасиво, большими глотками, проливал на грудь...
Брезгливости Лиля не испытывала. Это — ее пациент. На этом слове брезгливость у врача заканчивается, и начинается работа. Понадобится — она в дерьмо по уши залезет... хотя это лучше после родов.
Лиля бросила в бутылку нитки и иголки, порадовалась, что Лофрейн обеспечил ее шелковыми нитями и тонкими иглами, и принялась обрабатывать операционное поле.
— Выстругайте мне две дощечки. Вот такого размера и формы. А лучше — четыре. И гладенькие, — попросила она, не отвлекаясь от раны. И потянулась за бутылкой.
А что делать, если лучше перегонки под рукой ничего нет? Водкой залить, авось и выживет...
Итак, промыть рану, очистить, где можно — ушить сосуды, где нельзя — иссекаем разлохмаченные, иначе и не скажешь, ткани и ушиваем... он что — крокодилу на зуб попался?
Надо будет потом поинтересоваться...
Но — да.
Такого здесь не делают. Это другая школа нужна, совсем другая.
