Она поразилась таким простым, таким будничным мыслям. Поднесла к глазам ладонь с монетами. Пока она спала, ладонь не разжималась – кругляши отпечатались на влажной коже. Сашка осторожно переложила их из правой руки в левую.

Что с ними делать? Сохранить, выбросить?

Звонок в дверь заставил ее дернуться. Одна монета соскользнула с ладони и укатилась под раскладушку. Нервничая, Сашка нащупала ее на пыльном ковре, набросила мамин ситцевый халат, вышла в темную прихожую.

– Кто там?

Теоретически это могла быть мама. Или, к примеру, почтальон. Или…

– Это я. Открывайте.

Сашка отпрянула.

Во всей квартире пусто – соседи на пляже. Дверь заперта… тонкая дверь из прессованных опилок, обитых дерматином.

Монеты прилипли к мокрой ладони. Удерживая их в кулаке, Сашка одной рукой отперла дверь – получилось не сразу.

– Добренький денечек. – Человек в непроницаемых очках шагнул через порог. – Я ненадолго. Идемте на кухню.

И прошел по коридору сам, первый, будто много раз бывал в этой квартире, будто был ее хозяином. Впрочем, дом-то типовой, типовее некуда…

Сашка пошла за ним как привязанная.

– Сядьте. – Человек выставил табурет на середину кухни. Сашка села – у нее подкосились ноги. Темный человек уселся напротив. – Монеты?

Сашка разжала кулак. Три золотых кругляшка лежали на красной ладони – влажные, в капельках пота.

– Очень хорошо. Оставьте себе. Сохраните, пожалуйста, все до одной. Все, которые будут. Не надо мучиться с купальником – входить в воду нужно голышом, не страшно, никто не смотрит. Продолжаем купаться без пропусков и опозданий. Завтра. Послезавтра. Через два дня.

– Я второго числа уезжаю, – сказала Сашка и сама поразилась, как тонко и жалобно прозвучал ее голос. – Я… у меня билеты на поезд. Я ведь не здесь живу, я…

Она была совершенно уверена, что темный гость велит ей поселиться в поселке на веки вечные и входить в воду в четыре утра и в январе, и в феврале, и до самой старости.

– Я же сказал, что не потребую ничего невозможного, – он медленно растянул губы, и Сашка с удивлением поняла, что он усмехается. – Второго числа на рассвете искупаетесь. А после завтрака уедете.

– Можно?!

– Можно. – Человек поднялся. – Не проспите.

И зашагал к двери.

– А зачем это вам надо? – шепотом спросила Сашка.

Но ответа не услышала.

– Ты куда? – Мама приподнялась на локте.

– Купаться.

– С ума сошла? А ну ложись сейчас же!

Сашка перевела дыхание:

– Ма, мне очень нужно. Я закаляю волю.

– Чего?

– Ну, закаляю волю. Тренирую. По утрам… Прости, я опаздываю.

Задыхаясь, она выбежала на пляж. Нервно оглянулась – ни души, даже окна пансионата не светятся. Сбросила сарафан, комкая, стянула белье, кинулась в воду и поплыла кролем, будто пытаясь вырваться из собственной кожи.

Не хватало дыхания. Сашка перешла на «пляжный брасс», сильно загребая ногами, высоко подняв подбородок.

Плыть было приятно. Раньше она никогда не купалась голышом и не предполагала, что это так здорово. Холодная вода покалывала иголочками, согревала и согревалась. Сашка двумя руками ухватилась за буек и замерла, покачиваясь, невидимая с берега.

А может быть, обратно не возвращаться? Рвануть дальше, через все море, в Турцию…

Она перевернулась на спину и, лениво взмахивая руками, поплыла к берегу. Редкие утренние звезды растворялись медленно, как крупицы сахара в холодной воде.

Сашка растерлась полотенцем и оделась в кабинке. Вышла, прислушалась к себе – ничего не происходило. Она зашагала к выходу с пляжа; ее скрутило напротив сарайчика с лежаками, запертого на висячий замок. Закашлявшись и схватившись за горло, Сашка извергла из себя четыре золотые монеты.

На третье утро купаний ее вырвало уже в квартире, в ванной. Монеты звякнули о чугун. Сашка трясущимися руками собрала их, рассмотрела – точно такие же, с округлым «объемным» значком. Достоинством в ноль копеек… Она криво улыбнулась своему отражению в зеркале. Спрятала монеты в карман халата. Умылась и вышла.

Мама накручивала волосы на бигуди. Смысла в этом не было: все равно в воде завивка разойдется, но теперь мама тратила кучу времени на бигуди, на макияж, на выглаживание юбок и теннисок.

– Ты не против, если мы с Валентином завтра вечером завеемся в кафе? Вдвоем?

Мама задавала вопрос, старательно отводя глаза.

– Ты можешь сходить в кино… Что там идет, в кинотеатре на набережной?

– Не знаю, – Сашка перебирала монеты в кармане. – Идите. Я дома почитаю.

– Вот как быть с ключами? – Сашкина покладистость явно обрадовала маму, у нее будто гора с плеч свалилась. – Если я вернусь поздно… Не хотелось бы тебя будить… Но если забирать ключи – вдруг ты захочешь прогуляться?

– Бери ключи. Я почитаю, – повторила Сашка.

– Но свежий воздух…

– Я сяду на балконе. Возьму настольную лампу.

– Хоть завтра, может быть, ты захочешь на дискотеку?

– Нет.

Днем Валентин повел их обедать в ресторан. Был он приличный дядька, остроумный, обаятельный; Сашка смотрела, как радуется мама, и мысленно считала дни: сегодня двадцать седьмое. Осталось пять дней… Вернее, четыре, на пятый мы уезжаем. И все кончится. Я все забуду. Еще пять раз…

Она искупалась на следующее утро и на следующее, а потом проспала.

Проснулась от солнца. Солнце било в незакрытое окно, мамина постель была пуста, будильник, вывернувшись из-под подушки, лежал не ковре.

Не веря себе, Сашка взяла его в руки. Желтая стрелка на половине четвертого… Пружина спущена… Почему он не зазвонил?!

– Мама! Ты трогала будильник?!

Мама, добродушная, свежая после душа, принесла в комнату кофе на подносе.

– Не трогала… Он упал, я его не поднимала… Еще хозяйка придерется… Не переживай, ты не высыпалась в последние дни, надо же высыпаться на отдыхе… Да что с тобой?

Сашка сидела на краю раскладушки, опустив плечи и четко осознавая, что случилось ужасное. Непонятное, необъяснимое, неизвестно чем грозящее – и оттого страшное втройне.

Темный человек стоял у туристического бюро. Разглядывал фотографию «Ласточкиного гнезда». Сашка замедлила шаг. Мама обернулась.

– Ты иди, – сказала Сашка. – Я догоню.

В другой ситуации мама, наверное, взялась бы возражать и расспрашивать. Но Валентин, наверное, уже взял напрокат шезлонги; мама кивнула, сказала: «Не задерживайся» – и зашагала вниз, к пляжу.

Под утренним солнцем размякал асфальт. Покрышки легковушек и грузовиков отпечатывались в лужице черного машинного масла, оставляли на проезжей части фигурные следы.

– У меня будильник не зазвонил, – сказала Сашка, сама не понимая, за что извиняется и перед кем. – Он упал…

Сквозь черные очки не было видно глаз. И в стеклах не отражалось ничего. Как будто они были бархатные. Темный человек молчал.

– У меня будильник не зазвонил!

Сашка вдруг разревелась прямо на улице. От страха, от неизвестности, от нервного напряжения последних дней. Прохожие поворачивали головы, смотрели на рыдающую девушку. Сашке казалось, что она нырнула глубоко в море и сквозь толщу воды видит белесые лица глубоководных рыб.

– Очень плохо, но не ужасно, – наконец сказал человек в черных очках. – В конце концов, даже полезно – научит тебя дисциплине. Второй такой промах обойдется дороже, и не говори, что я не предупреждал.

Он повернулся и пошел прочь, оставив Сашку реветь возле киоска и мотать головой на участливые вопросы прохожих. Забившись на парковую аллею, почти пустую в этот час, и нащупав на дне сумки носовой платок, она наконец-то смогла подобрать сопли, но успокоиться так и не сумела.

Ее собственные темные очки, прошлогодние, с тонкими дужками, скрыли красноту глаз и опухшие веки. Надвинув кепку низко на лоб, Сашка шагала вниз по улице, не глядя на людей, не поднимая глаз. Впереди семенила девочка лет четырех, топала красными сандаликами, держалась за руку матери…