Различные взгляды на немецкую философию, которая в 30-е годы XIX в. объединяла всех интеллектуалов, предопределили размежевание элиты в начале 40-х. В публикуемых во многих журналах («Телескоп», «Отечественные записки» и др.) философских системах Гегеля и Шеллинга западники В. Г. Белинский и А. И. Герцен находили основания для революционного переворота в России, чтобы «двинуться» по западному пути развития. А славянофилы приняли в качестве базовой для своего учения идею примирения религии и философии. И в 40-х гг. журналы становятся выразителями мнений представителей того или иного направления, кружки единомышленников формируются уже вокруг журналов. Так, один из лучших в сороковые годы учено-литературный журнал «Отечественные записки» (1839) А. А. Краевского и литературный журнал Н. А. Некрасова «Современник» (1847), ведущую роль, в котором играл Белинский, стали трибуной западников. Пропагандируя демократические идеи, реализм, эти журналы публиковали литературно-философские произведения А. И. Герцена «Сорока-воровка», «Кто виноват?», научно-популярные статьи, в которых прославлялись успехи европейской науки и философии («Германская литература в 1843» В. П. Боткина), оспаривалась славянофильская теория общины и проводилась идея общности исторического развития России и других европейских стран («Взгляд на юридический быт в древней России» К. Д. Кавелина). Культивировался жанр путевых очерков-писем: «Письма из-за границы», «Письма из Парижа» П. В. Анненкова, «Письма из Avenue Marigny» А. И. Герцена, «Письма из Берлина» И.С. Тургенева и т.д.22. Даже в структуре подачи материалов была выражена идея перехода к буржуазному пути развития. В то же время трибуна славянофилов «Москвитянин» (1841), учено-литературный журнал под редакцией М. П. Погодина, противопоставляла в своих публикациях реальную Западную Европу и идеальную Россию (у либеральных западников было наоборот – идеальный Запад – в противовес отсталой России). Здесь печатались А. С. Хомяков, К. С. и И. С. Аксаковы со своими философскими стихами, которые дополняли и развивали главные идеи славянофильства, выраженные в программных статьях не для печати Хомякова («О старом и новом» (1839)) и Киреевского («В ответ А. С. Хомякову» (1839)). Европейская философия Нового времени – душа («философия есть душа нации, зрелая философия – ее зрелая душа») такого общества, такой цивилизации, которые уже к XV-XVI вв. осуществили глубочайший переворот в экономической и социальной основах, условиях своей жизни. «Натуральные, «естественные» связи и отношения между людьми… сменились «искусственными», основанными не на первобытном и грубом насилии, а на насилии «хитром», предполагающем, как свое обязательное условие, формальную или действительную свободу личности. В реальном своем выражении это была свобода личной инициативы и личной ответственности. То и другое требовало от человека рационального – прагматического и утилитаристского – склада ума, «делового» взгляда на мир и свое место в нем»23.
Принимая западную модель цивилизации, русскому человеку нужно было развить именно личностное начало, в определенной степени чуждое ему. И далеко не случайной была разработка ставшего первым в России светским богословом А. С. Хомяковым сквозной идеи славянофильского учения – идеи соборности, присущей русскому народу. По-новому осмысливаемая православная вера являлась у славянофилов залогом надежности русского государственного устройства (поскольку, по Киреевскому, истинной религией является православная, принятая славянами, главным образом, русскими, постольку лишь славяне обладают будущим; остальные народы могут рассчитывать на прогресс лишь при условии восприятия «православно-христианской» цивилизации24). Благодаря соборности, то есть свободному единению людей, основанному на христианской любви и направленному на поиски совместного, коллективного пути к спасению, Россия достигнет цельности духа и жизни, хотя ее «органическое развитие» осуществляется медленно25, из-за несоответствия Пространства и Времени. Гигантские пространства России «примеривают к себе тамошние исторические процессы и токи, формации. Берется и государство, и государственное начало оттуда (варяги, немцы с Петра, социализм…). То есть там нормальные средние млекопитающие: – английский дог, германский волк, французская лиса. А у нас мамонт или медведь. Такт кровообращения-то иной!»26. Пока до неповоротливых народных масс дойдут прогрессивные идеи, пока сформируется общественное мнение (возможное только в грамотном образованном обществе, которое начало появляться в России лишь в конце XIX в.)… Потому-то народ и не играл никакой роли в материализации либо западнической мысли, либо славянофильской.
«Вестернизация всегда оказывалась обычно делом меньшинства народа, а в пределе – абсолютистского или тоталитарного государства, и никогда не исходила от народной инициативы. Масса народа, как правило, служила «мясом освобождения», благодаря чему «европеизация» ограничивалась изменением внешних аспектов общественной жизни и превращалась в освобождение из одного рабства во имя другого»27. Россия большую часть своей жизни была «рабыней» (Византия, татаро-монголы, Европа). В силу своей геополитической несвободы страна – ее правительство вместе с послушным народом, который был в рабстве и у правительства и у этой несвободы, – была не способна думать о завтрашнем дне. Сформировавшаяся у русских «психология осажденной крепости» воспитала неприятие жизни сегодняшней и мечту о прекрасном будущем. «Мечта о будущем не есть забота о будущем. Ради мечты можно страдать и сражаться, быть винтиком и кирпичиком, утешая себя мыслями об «общем деле», что «ради всех»28. Забота требует самостоятельной деятельности, труда на себя, предполагающего в культуре независимую личность. Только эта мечта о будущей всеобщей счастливой жизни утешала русский народ. Отсюда его самоотречение, самопожертвование. Труд на себя был невозможен, потому что Россию все время нужно было защищать от «нашествий», работать на отечество.
Для того чтобы сплотить народные массы на борьбу, нужны были интеллектуалы-просветители, подвижники, публицисты, защитники исповедуемых ценностей, готовые потерпеть и пострадать за них. Русский философ и журналист не творец умозрительных систем, но учитель, наставник, созидающий жизнестроительную философию, которая учит не столько тому, как надо думать, сколько тому, как надо жить. Отсюда проистекает практический, обращенный к животрепещущим проблемам реального бытия, сострадающий людям нравственно-антропологический характер отечественной мысли, ставший одной из главных ее особенностей29.
Русская философия и, соответственно, журналистика носили предупредительный характер. Нравственное вето накладывалось на любой «прогресс», любой социальный проект, если они были рассчитаны на принуждение, насилие над личностью. Отторжения других культур, по Кавелину, в русской традиции не было. «Русская культура – предельно открытая культура. Русский народ по своему менталитету – народ открытый, дающий возможность ужиться в рамках российского культурного поля самым различным культурам»30.
Говоря о толерантности, восприимчивости русской культуры, Д. С. Лихачев обозначил ее характерными чертами: вселенскость и универсализм. Открытость, «разомкнутость» культуры может быть истолкована как ее «сверх»-этничность, «сверх»-национальность. «Принимая во внимание эту обращенность русской культуры ко всем нациям, ко всем «языкам» («Памятник» Пушкина), следует признать, что данная черта находится в прямой связи с христианским универсализмом. Очевидно, эта открытость всему иному, а следовательно, умение взглянуть на себя с дистанции, с обобщенной точки зрения и с возможных точек зрения других людей – эти качества культуры являются необходимыми, чтобы она могла играть интегрирующую роль и быть средством межнационального общения»31
