— Давайте. Я отведу вас домой.

Идти недалеко, что только подтверждает тот факт, что он не мог бродить по лесу достаточно долго, чтобы стать таким параноиком. С другой стороны, может быть, я слишком много думаю об этом. Может быть, он просто параноик по натуре. Если бы я была обычным человеком, не знающим леса, и я шла по улице в Париже и внезапно вышла на тропинку посреди заколдованного леса, разве я не стала бы немного меньше доверять случайной девушке, которая появилась и спросила меня, откуда я родом?

— Если вы пройдёте через просвет между этими двумя деревьями, вы снова окажетесь на улице Пренсес, — говорю я ему, останавливаясь на пороге.

Он бросает на меня вопросительный взгляд.

— Спасибо, мадемуазель?..

— Винтер — говорю я.

— Винтер, — повторяет он, кивая и направляясь вперёд…

— Подождите.

Он оглядывается на меня.

— Почему вы сказали, что было темно?

— Прошу прощения?

— Когда я нашла вас, — говорю я. — Вы сказали: «Было темно, так темно». Но солнце ещё не зашло, и я знаю, что вас здесь не было ночью.

Он качает головой.

— Это длилось всего несколько секунд, но солнце… оно как будто исчезло с неба. Я ничего не мог разглядеть, — он слегка смеётся и чешет затылок. — Возможно, у меня была паническая атака.

— У вас часто такое бывает?

— Только один раз до этого.

— Вы тогда тоже потеряли сознание?

— Нет, — признается он, — но это очень необычное обстоятельство.

— Конечно, — я жестом указываю на порог. — Идите, пока кто-нибудь не забеспокоился о вас.

Он сглатывает, его кадык подпрыгивает в горле.

— Спасибо, — его голос эхом разносится по деревьям даже после того, как он исчез.

ГЛАВА X

Я менее чем в четверти мили от порога дома — кухонные огни подмигивают мне сквозь деревья, жёлтые вкрапления, которые пятнают и перемещаются по коре, — как вдруг слышу шаги. На этот раз они слишком тихие, как будто кто-то пытается прокрасться через мой лес, и я знаю, что это может быть только один человек.

Я делаю глубокий вдох. В лесу почти не осталось света. Солнце — всего лишь краешек ногтя на горизонте, где пятно с пасхальное яйцо розового неба исчезает в тёмно-фиолетовых облаках. Тропинка скользит у меня под ногами, крупинки грязи катятся вперёд, как миниатюрные перекати-поле. Ветер вернулся, завывая в просветах между деревьями, унося на тропинку тонкие струйки клубящегося тумана.

У меня нет на это времени.

Шаги ближе, приближаются по тропинке справа от меня. Я крадусь вперёд на цыпочках, стараясь не шуметь. Ветер налетает и отступает, как прилив, и я слышу дыхание Брайтоншира в тихих паузах.

Папа сказал бы мне оставить его. Если он настолько глуп, чтобы бродить по лесу ночью, его не стоит спасать.

Я бы сказала, что это жестоко. Мы здесь не играем в Бога.

Папа сказал бы, что мы понятия не имеем, что происходит в лесу после наступления темноты. Мы не знаем, закрываются ли пороги или остаются открытыми. Сколько людей, спотыкаясь, преодолевают пороги только для того, чтобы никогда не вернуться обратно — постоянный поток путешественников, кормящих монстра, которым лес становится ночью. Это не значит, что мы остаёмся и становимся следующим блюдом в меню.

Вот почему в самые мрачные моменты папа не считал, что наша работа на самом деле что-то значит. Почему он думал, что мы просто тратим время, защищая то, что может защитить само себя.

Но я должна верить, что у того, что мы делаем, есть цель, и я должна верить, что всех в этом лесу стоит спасти, потому что, если я этого не сделаю, если я позволю себе думать так, как раньше думал папа, тогда его внезапное исчезновение из нашей жизни было бы напрасным.

И я не могу с этим справиться.

Парень выходит из-за поворота, и я снова хватаю его, прежде чем он успевает заметить, что я здесь. Я обхватываю его рукой за шею и бросаю на землю. Повсюду вокруг нас лес скрипит и стонет. Темнота просачивается внутрь, как пролитые чернила на бумагу.

— Мы должны идти, — говорю я, отказываясь от формальностей.

Я хватаю его за руку и рывком поднимаю.

— Я не уйду.

Он пытается вырваться из моей хватки, но страх сделал меня сильнее него.

Я сжимаю руки в кулаки на его рубашке и тяну его вперёд, чтобы он мог видеть мои глаза.

— Если ты сейчас же не пойдёшь со мной, мы оба покойники.

— Тогда дай мне пройти, чтобы я мог найти убежище.

Рядом с нами раздаётся треск, похожий на удар молнии. Деревья трансформируются в темноте, ветви тянутся узловатыми пальцами.

— Этого не произойдёт, Брайтоншир, — мне приходиться кричать, чтобы меня услышали сквозь шум ветра. — Насколько я понимаю, у тебя есть два варианта. Ты делаешь то, что я говорю, или я оставляю тебя здесь умирать. Что выбираешь?

Он сжимает руку вокруг моего запястья.

— Если то, что ты говоришь, правда, у нас нет времени возвращаться к моему порогу. Мы должны пройти через твой.

— Хорошая попытка, но у меня есть кое-что, чего нет у тебя.

— И что, скажите на милость, это такое?

— Друзья.

Я отталкиваю его, хватаю монету и подаю сигнал светлячкам. Они окружают его, когда он встаёт на ноги, подобно гудящей огненно-голубой толпе.

— Отведите его к Брайтонширскому порогу, быстро.

Они толкают его вперёд, опаляя его одежду, волосы, пока он, наконец, не получает сообщение и не бежит по тропинке к своему порогу.

— И не возвращайся ночью, — кричу я ему вслед, хотя на самом деле мне следовало крикнуть «не возвращайся вообще».

Тридцать секунд до захода солнца.

Я бегу к своему порогу. Я не знаю, будут ли светлячки по-прежнему на моей стороне всю ночь. Они могли бы так же легко наброситься на него, сжечь его дотла, но он больше не моя забота. Я сделала всё, что могла, за то время, которое он мне дал. Если он переживёт это, возможно, в следующий раз он будет более сговорчивым.

Потому что я знаю, что если он выживет, то будет следующий раз. Есть что-то, чего он отчаянно хочет, а отчаявшиеся люди совершают безумные поступки. За время, проведённое здесь, я сталкивалась со многими из них, но ни один из них, ни один, не отчаивался пройти через лес в другое время. Они все просто хотели вернуться домой.

Итак, какова конечная цель Брайтоншира?

Мои ноги прилипают к тропинке, когда я приближаюсь к своему порогу, как будто бегу по гудрону. Фигура движется на свету нашего заднего крыльца, а затем вижу маму. Она стоит, обхватив руками перила крыльца, и смотрит в лес, поднимаясь и опускаясь на носках ног. Я пытаюсь окликнуть её, дать ей знать, что я здесь, я иду, но она меня не слышит. Она слышит и видит только то, что увидел бы любой другой, не являющийся прямым потомком стража: густое пятно деревьев, которое ещё предстоит снести застройщику или какому-нибудь миллионеру, желающему построить ещё один особняк вдоль Олентанги.

Я качаю ногами сильнее, пока мои ступни едва не касаются земли. Тропинка превращается в зыбучие пески, засасывающие меня с каждым шагом. Неестественные тени проплывают мимо меня с обеих сторон. Лиана вырывается из темноты, обвивается вокруг моей икры и тянет меня на землю. Я достаю нож из заднего кармана, щелчком открываю его и перерезаю лиану. Она скользит обратно в деревья.

Я выталкиваю себя из грязи и ползу вперёд. Три метра, полтора. Тропинка затягивает мои лодыжки, за ними следуют голени, колени. Я наполовину плыву, наполовину тащу своё тело к просвету между деревьями.

Вот оно. Полнейшая ночь.

Я не собираюсь этого делать.

Мама тоже это чувствует, хотя и не видит меня. Она бежит к входу в лес, её волосы развеваются за спиной.

Зыбучие пески затягивают меня вниз с невероятной легкостью, обволакивая моё тело, окутывая меня своим чревом. Мои колени исчезли, затем бёдра. Я впиваюсь ногтями в ил, тянусь к твёрдой земле, которая находится всего в нескольких сантиметрах от моей досягаемости. Дорожка пузырится на моих бёдрах, спине, устремляясь вверх по лопаткам.