Луна пряталась в дымке, хотя вечер был мягким и приятным. Вероятно, к утру пойдет дождь. Кэтрин прислонилась к зубчатой стене, оглядывая мирные поля и размышляя, хватит ли у Рэннальфа ума переодеться, если он промокнет. Она улыбнулась, осознавая всю ничтожность своих опасений, но не противилась еще большей глупости — мечтать, чтобы Рэннальф был рядом с ней и они могли вместе глядеть на луну.

Возможно, война скоро закончится, и он сможет мирно вернуться домой. Она вздохнула. У них было мирное время, но они растратили его на горькое непонимание. Кэтрин снова вздохнула. Она очень тосковала по мужу, но это хорошо и справедливо, что они не могут быть вместе, пока не окончится эта война. Убежденная, что все ее действия вели к лучшему, Кэтрин была также уверена, что Рэннальф не согласится с ней. Она понимала, что в его присутствии ее совесть не даст ей покоя. Что, если он спросит, как дела, или пожелает сам поговорить с ее людьми?

В темноте зубчатых стен мелькнули неясные очертания чьей-то фигуры. Однако Кэтрин не испугалась этой темной тени, а ждала, пока человек приблизится, — в Слиффорде не было ни одной живой души, желающей ей зла.

— Да? Кто это? — спросила она своим бархатным голосом, по которому любой из обитателей замка мог безошибочно распознать хозяйку.

Через мгновение Кэтрин разглядела, что это была Мэри.

— Ричард в постели и все служанки тоже. Могу я чем-то услужить вам, миледи?

— Нет, Мэри, моя девочка. Иди спать. «Хорошая девушка, — подумала Кэтрин, — умная и трудолюбивая». Она разрешила Мэри управлять замком почти полностью. Во-первых, чтобы обучить ее как будущую жену, во-вторых, потому, что Кэтрин собиралась на несколько месяцев уехать для проверки и укрепления замков, граничащих с землями графа Норфолка. Это было простейшим способом исполнить приказания Рэннальфа. Обучение людей, наполнение продовольствием складов, ремонт утвари и механизмов — все это покажется достаточно естественным, если графиня Соук сама осматривает свои владения. А если графиня приедет одна, даже Норфолк не заподозрит, что вассалы Соука готовятся к нападению. Единственное, что плохо в этих сборах, с улыбкой подумала Кэтрин, это то, что они оставляли ее в бездействии. Вот почему она так мучилась и тосковала по Рэннальфу. Когда она будет готова ехать, ее поглотят новые заботы. Кэтрин взглянула на затуманенную луну и тихие поля, вздохнула и пошла спать.

Кэтрин снился чудный сон. Будто они с Рэннальфом плывут на лодке по тихой речушке. Все вокруг дышит покоем: солнечные блики от прозрачной воды играют на их лицах, слабый ветерок треплет волосы. Он пододвигается ближе и приникает к ее губам долгим поцелуем. Это оказывается так приятно — твердый мужской рот на ее губах, жесткое небритое лицо… Кэтрин с наслаждением отдалась долгому поцелую.

И вдруг затуманенное сознание, как молнией, пронзил ужас — это же не сон! Кто-то жадно целовал ее наяву! Она стала истошно кричать, звать на помощь и вонзила свои острые ногти в лицо человека, склонившегося над ней. Не один возглас сорвался с ее губ, прежде чем стальная рука закрыла ей рот. Кэтрин сражалась, высвобождаясь, лягаясь и царапая, слепая и глухая от ужаса.

— Кэтрин, ради Бога, не кричи и не сопротивляйся. Твои женщины подумают, что я убиваю тебя. Кэтрин!

Борьба прекратилась так же внезапно, как началась. С ее губ осторожно убрали руку.

— Рэннальф?

— Да, — нежно засмеялся он, — и черт меня возьми, если я еще раз попытаюсь разбудить тебя поцелуем. Я отойду подальше, прежде чем заговорю.

— Что ты делаешь здесь? — Ее глаза напряглись в темноте. — Ты не ранен?

— Не ранен! — воскликнул он с шутливым негодованием. — Меня терзали, как будто я попытался обнять медведицу. Если я в следующий раз вернусь внезапно, то буду при полном вооружении. Осмелюсь ли я попробовать еще раз? — Он снова наклонился над ней.

Теперь не было ни холодных рук, ни отведенных глаз. Теплые руки обвились вокруг его шеи, глаза наполнились слезами радости, а губы предлагали такое блаженство, какого мог пожелать любой. Кэтрин была такая теплая и пахла лилиями и лавандой. Рэннальф пожалел, что не сбросил доспехи в зале, чтобы лечь рядом с нею и всем телом ощутить это любимое тело, о котором он столько мечтал!

Но внезапно она отстранилась, ибо за первой радостью встречи ее обуял страх. Кэтрин опустила руки, чтобы ощупать его тело, оторвала губы, чтобы спросить его:

— Ты не ранен? Не болен? О, Рэннальф, зажги свечи. Я не поверю, что ты цел, пока не увижу собственными глазами. Почему ты приехал? Что случилось?

— Ничего не случилось, — успокоил он ее, продолжая смеяться. — Ничего. Я не ранен. Не понимаю, как я могу быть ранен, если еще не поднимал свой меч?

Он высек искры из камня и зажег свечи крошечным пламенем. Когда он увидел, с какой тревогой Кэтрин осматривает его, то снова рассмеялся.

— Я всегда считал тебя спокойной женщиной. Кэтрин, и миролюбивой. Ты изменила мои представления. Нет, правда, все в порядке. Я вернулся домой, чтобы созвать моих вассалов.

К счастью, она запуталась в простыне и никак не могла сесть, поэтому ее лицо осталось в тени, и Рэннальф не увидел выражения ужаса, что промелькнуло в ее глазах. Это все, что ей досталось, — один поцелуй, прежде чем их снова поглотит борьба, которая разрушит их брак.

— Всех? — прошептала она.

Он воспринял ее волнение как естественный результат ее стараний, тихий голос — как знак интимности. Его ответ был таким же тихим, как ее вопрос. Рэннальф присел рядом с ней на кровати.

— Нет. Благодарение Богу, король не потребовал многого. Я не буду тревожить тех, кто уплатил. Нелегко найти золото, чтобы заплатить им, а я, конечно, не хочу оставаться в долгу в счет ренты следующего года. Время трудное. Может быть, в следующем году я стану нуждаться в деньгах, а пока нет особой нужды в людях.

Кэтрин облегченно вздохнула.

— Я так рада, что ты здесь, Рэннальф, так рада. Он наклонился к ней, но вдруг нахмурился.

— В замке что-то не так? Разве слуги не слушаются тебя?

— Могу я быть рада только ради меня самой, могу я считать тебя панацеей от всех бед?

Это стоило потраченных усилий: безумной скачки день и ночь, мертвых лошадей и изможденных людей. Он выиграл в конце концов два дня. Эти два дня, украденные у времени, он мог провести как мечтал. Рэннальфу хотелось петь, танцевать и дурачиться. Его не обмануло тепло прощания с Кэтрин. Она сняла с себя броню равнодушия за те месяцы, что они были вдали друг от друга. Он ничего не ответил, боясь сказать слишком много или слишком мало, и просто обнял Кэтрин. Она была желанна, так желанна, что Рэннальф оторвал губы, чтобы лечь в постель. Его дыхание стало прерывистым, и он вздохнул, пытаясь выровнять его.

— О, дорогой, — сказала Кэтрин сводящим с ума голосом, нащупывая около кровати свою рубашку. — Ты, должно быть, так голоден и испытываешь жажду. Как я могла забыть?

— Да, но это может подождать, — ответил Рэннальф, ложась и раскрывая объятия.

— Ты слишком устал, чтобы есть, — голос Кэтрин задрожал. — Спи, милорд, а я подниму служанок, чтобы они приготовили еду к твоему пробуждению.

Рэннальф пристально посмотрел на жену, задумавшись, не хочет ли она отделаться от него. Это было странно. Она бы не целовала его от всего сердца в первые мгновения, чтобы потом превратиться в лед. Он положил руку ей на плечо и нетерпеливо притянул к себе.

— Кэтрин, ты самая разумная женщина из всех, кого я знал, за исключением, возможно. Мод, но ты бываешь так глупа! Я могу подождать со сном. Сейчас есть нечто более важное для меня.

— О, — слабо сказала Кэтрин, — что это? «Он понял, что я наделала, и угадал мои намерения», — испугалась она. Чувство вины лишало ее возможности трезво разобраться в очевидных вещах.

Рэннальф лежал, наблюдая, как волосы Кэтрин отливают золотом, а затем светлеют до серебряного цвета в пламени свечи. Она виновато обернулась, чувствуя его взгляд. Он был очарован ею, думая, что; она переживает из-за скромности. Улыбаясь, он повернул ее лицо к себе, взяв за подбородок.