Он удивился, когда, забыв страх, она бросилась на защиту Ричарда. Аделисия никогда не защищала ребенка, когда его наказывали, и не обращала внимания на родного сына, как будто он был уличной собачонкой. Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Рэннальфа, и превратило неприязнь к жене в ненависть. Того, что женщина вызывает отвращение и не является настоящей женой, достаточно, чтобы невзлюбить ее. Но она не хотела быть матерью своему ребенку. Это заставило Рэннальфа по-настоящему возненавидеть ее.

Рэннальф не мог сказать, насколько красота Кэтрин и его желание обладать ею победили его злость. Он честно признавался себе, что очарование Кэтрин лишь подчеркивает красоту ее характера.

По правде говоря, ему не удалось отсутствовать столько, сколько хотелось, чтобы соблюсти видимость раздражения женой, которая осмелилась прилюдно ему перечить. Рэннальф мрачно улыбнулся, думая о своей репутации хладнокровного храбреца. Он боялся встретиться с женой. Первый раз в жизни он не знал, как вести себя, когда увидит ее, и наконец решил действовать в зависимости от поведения Кэтрин, так как у него не было в таких делах никакого опыта.

Войдя в дом, он чуть было не повернул обратно, убежденный, что ошибся… Стены были заново побелены, пол застлан чистыми циновками, скамейки и обеденные столы расставлены вдоль стен, за ними лежали чистые соломенные подстилки для слуг и рыцарей. В очаге горел огонь. Да и слуги выглядели более аккуратными. Пока Рэннальф стоял в дверях, отмечая перемены, он увидел, как его третья жена направляется к нему.

Рэннальф нервно сглотнул и нахмурился. Лицо Кэтрин горело. Имея некоторый опыт общения с ней, он знал, что это говорит о непокорстве. Она была красива, очень красива и имела много достоинств, но если он позволит ей самовольничать, то она распустится совсем.

Кэтрин подошла к нему и встала на колени.

— Я прошу у вас прощения, милорд. Я была не права.

Ей нелегко было сказать это. Кэтрин была очень гордой. Но она сознавала, что не права, и хотела оградить Ричарда от неприятного и оскорбительного для нее зрелища: видеть, как любимый отец избивает женщину, страшно.

— Правда, — добавила она, — я не могу привести другого оправдания, кроме того, что мое сердце разрывается после потери ребенка.

— Встань, — тихо сказал Рэннальф. Его обида и намерение примерно проучить жену растворились в страстном желании. обладать ею, когда он увидел Кэтрин, стоящую на коленях.

— Нет, милорд, я не жду легкого прощения. Делай со мной все что хочешь, но не мучай ребенка. Он поступил плохо, убежав со слугами, и мог принести тебе много страданий. Он очень переживает, клянется, что не сделает так больше. Он плачет дни напролет.

— Встань! — проревел Рэннальф.

— Только когда ты простишь ребенка. Рэннальф почувствовал что-то в ее голосе. Несмотря на кротость, в ее голосе не было смирения и покорности.

— Хорошо, черт тебя возьми, я не сержусь! По крайней мере, я не сердился, когда вошел, разве что на твою глупость. Ради Бога, если не ради меня, встань с пола!

Кэтрин оперлась на его руку и поднялась.

— Мы обсудим этот вопрос с сыном, когда я захочу. Скажи мне, как тебе удалось преобразить дом?

— Я его убрала, — просто ответила Кэтрин и вспомнила, в каком он был отвратительном состоянии, когда Рэннальф привел ее сюда. Ее голос приобрел оттенок негодования. — Надеюсь, ты не станешь настаивать, чтобы мы жили как свиньи!

Он недооценил ее. Возможно, она совсем его не боялась. Он хотел было посмеяться над ее негодованием, но лишь спросил:

— Где мой сын?

— Наверху, но…

Он жестом заставил ее замолчать. У нее не было права вмешиваться после того, что она сделала. Кэтрин знала, что Рэннальф сдержит обещание и не станет наказывать ребенка.

Он не обращал на нее внимания, и Кэтрин следовала за ним по лестнице, надеясь, что поведение Ричарда оправдает ее ожидания. Она тщательно готовила мальчика к этому. Если Рэннальфу понравится, все будет хорошо.

Она наблюдала за мужем, пока он выслушивал извинения Ричарда, и ее сердце дрогнуло. Рэннальф был доволен, хотя его лицо и сохраняло суровое выражение. Он сдерживался с большим трудом, чтобы не засмеяться, выслушивая фразы, которые ребенок явно заучил наизусть. Он не хотел обидеть мальчика и жену. Видимо, Кэтрин стоило больших усилий научить Ричарда словам, которые, как ей казалось, смягчат гнев отца.

Возникла пауза. Рэннальф все еще не решался говорить, ему трудно было контролировать себя. Ричард поднял на него умоляющие глаза, полные готовых пролиться слез.

— О, пожалуйста, папа, мне так жаль. Я виноват, но ты сказал, что скоро приедешь, а слуги укладывали твою одежду, и я решил, что ты не вернешься. Позволь мне остаться с тобой, пожалуйста, не отсылай меня прочь!

Эта мольба звучала почти естественно, ребенок слегка запинался от смущения, и Рэннальф положил руку на голову мальчика, а желание засмеяться сменилось нежностью.

— Не могу я взять на себя труд держать тебя здесь. И кроме того, тебе небезопасно жить в Лондоне, где у меня много врагов.

— Ты не хочешь, чтобы я жил с тобой? Ты не любишь меня? Ты всегда уезжаешь или отсылаешь меня… — Глаза Ричарда вновь предательски заблестели.

— Позвольте ему остаться, милорд, — вступилась за мальчика Кэтрин. — Я не спущу с него глаз. Никто не причинит ему вреда и не похитит — я отдам за него жизнь.

— Хорошо. Оставайся!

— Благодарю тебя, папа!

Стоит лишь дать ребенку или женщине малейший намек на то, что решение может быть еще не принято окончательно, и они посчитают, что смогут легко изменить его в свою пользу. Рэннальф уже не мог разрушить радость, переполнявшую взгляд его сына. Сейчас мир, явной опасности для ребенка нет. Кроме того, слова Кэтрин наполнили его сердце спокойной уверенностью.

— Тебе надо благодарить леди Кэтрин, Ричард — сказал Рэннальф, наклонившись к сыну.

Мальчик обнял свою благодетельницу, прыгнул на кровать, подбросив подушку на аккуратно застеленной постели.

— О! — засмеялся он. — Она не против, я ей понравился. Она сама так говорила.

— Если ты вынудишь ее делать одно и то же десять раз на дню, она скоро пожалеет о своем заступничестве.

Кэтрин придвинулась к мужу, нежно улыбаясь ему.

— Он такой умный! Представь только, мальчик выучил эту длинную речь и не забыл ни одного слова, а я объяснила ему всего три или четыре раза. Итак, она совсем не глупа! Рэннальф рассмеялся.

— Я думал, ты хочешь заставить меня поверить, что он произносит это от своего имени.

— Нет, как ты мог подумать! Дети так не говорят, надо быть совсем безразличным отцом, чтобы не понять этого.

Глаза Рэннальфа сузились. Дура! Хотя, вероятно, она слишком умна. Кажется, она прекрасно понимает его.

— Как ты поняла, что я небезразличный отец? Ведь когда ты видела нас вместе, особых нежностей не было.

— Почему нет? Ты испугался за ребенка. Разве я не била собственного ребенка, в то же время прижимая его к груди? Милорд, когда я встала между вами, я знала, что не права.

Рэннальф нахмурился, задумавшись, а Кэтрин, чувствуя, что ему может быть неприятен рассказ о ее прошлой жизни, сменила тему.

— Ну а сейчас, милорд, ты выкупаешься и сменишь доспехи. Ты промок и весь в грязи. Путь был дальний?

— Менее пяти миль, но дороги очень плохие. Однако мне хотелось бы, — добавил Рэннальф язвительно, — чтобы ты довольствовалась тем, что превращаешь моего ребенка в образец чистоты и порядка. Мне не четыре года, чтобы советовать, когда сменить одежду.

Глядя на него, Кэтрин подумала, что он ведет себя так, как будто не намного старше своего сына.

Ладно, если он хочет оставаться мокрым и грязным только из-за того, что она предложила ему переодеться, это его дело. В будущем она будет знать, как поступить. Наполнит ванну, положит одежду без вопросов, а также, посмотрев на лицо мужа, подумала она, пригласит цирюльника. Мужчина должен или носить бороду, или бриться, а не походить на плохо скошенное поле. Он был ладным мужчиной и не выглядел бы так дурно со своими серыми глазами и вьющимися волосами, если бы причесал непокорные вихры.