Пока Тень сидит под покровом, можно не прятать взгляд и свободно рассмотреть человека перед собой. Голова его склоняется медленно, покорно. А потом в поле зрения появляется персик. Над предложением угоститься Тень раздумывает недолго. Щурится. Колеблется. С одной стороны, гость не есть сюда пришел. С другой – голоден, а фрукты не каждый день удается попробовать. Прикусывает губу. Из складок одежд показывается рука.

Персики на Мангупе слаще вешнего меда, нежнее молока. А какие душистые! Князь облизывает сок с губ, вкладывает фрукт в протянутую ладонь танцора сухим боком, чтобы не пачкать изящной руки. Отступает, чтобы не смущать слишком пристальным вниманием, и наливает вина в кубок. Совсем немного, так, только губы смочить. Но не удерживается – тоже протягивает гостю. Правда, сомневаясь в том, что тот согласится.

Браслет на ноге танцора ловит отблески тусклого пламени, звенит, журчит едва слышно, мелодично, притягивает взгляд. Рука тоже унизана браслетами, широкими и тонкими гладкими кольцами. Будто можно такую красоту сделать еще краше. Вот только это не отвлекает внимания от занятной мелочи: откуда простому слуге знать греческий?

– Пришелся по нраву, – соглашается, кивая, князь и тут же отвечает на предложение повторить танец: – Можешь. Только поешь сперва. – Алексей переносит поднос со столика прямо на кровать. Здесь целая гора фруктов и затерявшееся среди них тонко нарезанное мясо.

Персик исчезает под одеждами. Но гость делает всего один укус. Нельзя отвлекаться. Не сейчас.

– Благодарю за угощение, владыка. Вы щедры.

Ни капли искренности в голосе, уже давно не принадлежащем мальчишке. В таком возрасте обычно не позволяют танцевать. Хозяева любят смотреть на гибкие юношеские тела. Впрочем, это-то у него сохранилось. А рта можно слишком часто не раскрывать.

Тень поднимается с кровати. Ступает плавно, скользит на середину комнаты, обходя князя по дуге. Персик остается на подносе, затерявшись среди других. Сейчас важно не показать ни взглядом, ни речью ничего, кроме послушания. Провести ладонью по воздуху рядом с княжеским плечом так, чтобы приковать чужое внимание к шороху своих шагов, звуку своего дыхания. Поймать отголоски музыки, доносящейся со двора, вторя ей плавными движениями.

Вот бы стать цикадой. Сидеть ночью под горячим ветром совсем без одежды да смотреть на листья и луну. Не знать ни тревог, ни печалей. Умереть к исходу лета.

Алексей отмечает и низкий голос, и плохо скрываемое равнодушие. Юноша явно пришел не ублажать его. Вьется в танце вокруг ладно, умело, но речь выдает, что ему это… Не по душе? Любопытно. Тревожно, но любопытно. Настороженность и интерес окончательно растворяют хмельную муть. Звон браслетов не отвлекает, Алексей уже готов пересчитать их по памяти, если бы кто вдруг спросил.

– Научи меня! – Князь вторгается в личное, вырастает перед танцором, придвигаясь почти вплотную. Грудью к груди. Ведет рукой по воздуху у его талии, вторя чужому, свежему в памяти, жесту. Не прикасается, но ладонь так близко, что можно почувствовать кожей тепло его пальцев. Голос мягкий, совсем негромкий: к чему кричать, если слышно шепот?

Ночь скручивает горло в тугой узел, перехватывает дыхание. По лопаткам Тени мелкими уколами рассыпается дрожь. Значит, вот ты какой, правитель Алексы? Долго задавался вопросом, кем нужно быть, чтобы твоим именем назвали княжество. И хотел бы сказать это вслух, но нельзя.

– С радостью. – Можно изменить оттенок голоса, показывая толику искренности.

Это – правда. Не то, что нужно, а то, что хочется. Князь может лгать. За этим может таиться сотня уловок. Но если слова верны, то вечер обещает стать приятным. Это ведь… Интересно. Князей учить еще не приходилось. Под слоями дымчато-прозрачных покровов появляется сдержанная улыбка.

– Прошу позволения.

Формальности Тень говорит быстро и сухо, слова звучат как пустынный ветер. Касается запястья, трогает только византийские браслеты, не задевая кожи. Увлекает руку вверх вместе со своей, ведет в сторону. Другой ладонью трогает складки одежды на широком княжеском плече, качнув своими, показывая движение. Правда, под шелком получается почти незаметно.

Князь опасно хорош собой. Говорили, что умен. Говорили, что от него можно уйти лишь с пустыми руками – или не уйти вовсе. И теперь, оказавшись лицом к лицу, гость начинает разбирать правду и ложь. Но это не важно. Думается в большей степени лишь о том, что правитель не оказался искушенным в дворцовых развлечениях толстяком. Не придется хотя бы изображать приязнь, испытывая отвращение. Такого представления долго не вынес бы. А его близость будоражит, даже притворяться не нужно.

Алексей слышит, как теплеет голос юноши. Переливается новыми оттенками, которые радуют слух. Только вот движений его в тусклом свете и под темной вуалью почти не видно.

– Мы можем это снять? – спрашивает, прежде чем поймать пальцами складки легкой ткани, провести по ним, не удерживая. Повторяет движение плечами – как умеет. Блики скользят по ограненным камням, которыми расшита накидка. Он не танцор, разумеется. Но воин, прекрасно владеющий своим телом. Получается не так плавно и мягко, как у юноши, – иначе. Грациозно, со спящей до поры силой, с упругостью готовых к любой неожиданности мышц.

– Вы – можете, – отзывается гость. В его груди ворочается невыпущенный смех. Накидка падает на пол, открывая новые слои одежды. Ее подхватывает игривый ветер из распахнутого окна, сворачивает кольцами.

Теперь видно волосы, густыми волнами спадающие на спину и грудь. Красиво. Это слово вертится у Алексея на кончике языка с тех самых пор, как он увидел юношу танцующим в зале. Как же красиво.

Половина лица танцора по-прежнему скрыта, но теперь ему приходится смотреть ниже своего роста: прятать глаза, повинуясь обычаю. Тяжелые ресницы опускаются, скрывая их тенью. А плечи, да… плечи видно. Как и руки, и поджарые бока. И блеск золота в ночном неверном свете.

– Как тебя зовут? Не могу же я называть тебя Тенью, верно? – Губы трогает улыбка, пока Алексей ведет рукой туда, куда ненавязчиво увлекает чужая ладонь.

Только не теряй бдительности, князь. Не дай колдовскому взгляду затуманить рассудок сильнее вина. Пускай даже и самому хочется этого все больше.

– Титай, владыка, – не колеблясь, произносит он свое настоящее имя. Не то, которым зовут при дворе. Будет занятно слышать его из уст князя. У него интересный говор и… Да просто так хочется. Не выдерживает даже минуты, бросая короткий острый взгляд на лицо стоящего рядом. – А что, я так похож на тень?

Сравнение забавляет, но необходимость прикусить язык обжигает горло. Не сегодня дерзить. Не в эту ночь. Тень возвращает свою руку к чужой, соприкасается запястьем, показывая движение. Плавное и точное. За ним чуть прогибается спина, качаются маятником бедра.

– Титай, значит… – Князь словно пробует имя, чуть улыбается, хочет поймать взгляд, но отвлекается на вопрос: – Похож ли на тень? Похож. Тонкий такой. Можешь спрятаться в тенях от факела, – отвечает с тихим смехом, продолжая свое обучение. Бедрами вильнуть тоже получается не так плавно – куда жестче. Но скован уже вовсе не неумением. Иными причинами. В груди ворочается жар, становится колко. Не то осторожность, не то предчувствие. Князь лучше иных знает, что происходит сейчас во дворце. Самые верные люди по пятам идут за каждой крысой, что рискнет пробраться по коридорам, за каждой змеей, что телом своим задумает осквернить чужие покои. К рассвету не останется даже следов.

И если все идет как должно – а это именно так, – то Великий посол даже не заподозрит, что капканы, расставленные его щедрой рукой, развернутся клыками к самим гостям. Но вера верой, а пока не настанет утро, бдительность терять нельзя. Пусть и очень хочется, когда держишь в руках такое сокровище. Князь непременно подумает, как получить желаемое, не потеряв головы.

– У вас талант, несомненно. – Глухая лесть сочится по губам Титая, как мед.