Вообще во всем.

Еду по городу, рулю себе, а руки не тянутся к коленям сидящей рядом Лады. Нет того звериного остервенения, что было буквально час назад. Просто приятно, что она рядом, что так всё получилось.

Мы не расстанемся на той острой, дикой ноте, не оставим друг другу только негативные воспоминания.

Может, то, что я ей помог, немного скрасит мое скотское поведение?

Хотя, не сказать, что я его прямо скотским считаю, это она… Так, на второй круг пошли. Остановись,

Петр, просто выдохни.

Ну нет, так нет.

– Я могу вернуть вам деньги за осмотр?

– Прекрати пытаться за меня заплатить.

– За себя я хочу заплатить, – отвечает строго.

– В моё отсутствие за себя плати, – усмехаюсь.

– Мы перешли на ты?

Ох, ты ж! Опять эти нотки в голосе. Независимая сильная женщина, падающая под колёса такси на прямой дороге. Молчу. Надоело, малышка, с тобой препираться. Нет у нас таких отношений, которые нужно выяснять. А потому не комментирую.

Затихает.

До отеля добираемся под тихую музыку спокойной радиоволны.

Провожаю до ресепшн. Лада не сопротивляется.

Честно хочу только посмотреть, что она не свернёт шею на лестнице, ведущей на второй этаж к её номеру. Даже мысли нет напроситься или сделать предложение. Вообще молчу, а малышка кивает мне, поджав губу.

– Спасибо, – говорит, отворачивается.

И я тоже собираюсь уходить, как слышу вздох и оханье.

Со стороны ушиба ногу чуть подворачивает на своих каблуках.

Мне уже смешно.

Если в первый раз она серьёзно под машину попала, то тут не верю, что случайность.

Отвечаю почти сразу, подхватываю опять на руки и несу в сторону лестницы.

– Петр Григорьевич, это уже лишнее, – шепчет малышка и смотрит на меня во все глаза.

Давая понять, что не лишнее. Баба с ебанцой… Ну что тут скажешь?

– Чтобы ты ещё с лестницы упала. А потом мучайся совестью, что не довёл до комнаты.

Она не много весит. А я за три дня безумных поисков взаимности пропустил тренировки. Тело само желает напряжения и физической нагрузки. Поэтому с лёгкостью поднимаюсь наверх по ковровой дорожке на ступеньках отеля.

Неплохой отель забронировали у нас эйчары для командировочных. Уютный. И номер у неё просторный, еще с прошлого раза помню.

Лада открывает дверь, смущенно и вопросительно смотрит на меня.

– Зайдете, Петр Григорьевич? У меня есть кофе.

Даже так?

Давлю в себе немного панические воспоминания про сержанта-срочника и его предостережения насчет баб «с ебанцой». Потому что плевать.

Кофе, говоришь? Ну давай, попьем кофе…

Кофе. 

– Проходите, пожалуйста, я сейчас…

Она достает из сумки телефон, что-то проверяет, хмурится.

Потом откладывает его, идет в небольшой кухонный закуток, включает чайник, возится с кофе.

– Вы не думайте, это хороший кофе, он специально для заваривания в чашке… Я понимаю, что, наверно, вам покажется странным…

– Не покажется.

Я мог бы тебе, малышка, рассказать, что далеко не всегда был таким респектабельным мужчиной, привыкшим к элитным сортам кофе.

В юности, когда бунтовал против отцовской , как мне казалось, тирании, ушел служить, попав сразу же в интересное такое место, которое нисколько не горячая точка, нет. Но двухсотые и трехсотые оттуда шли регулярно. Там я приучился пить все. Растворимый кофе был за роскошь и кайф.

И потом, когда работал в МЧС и жил в общаге… Тоже было интересно. И весело.

Странно, сто лет я не вспоминал этого, а за последние три дня уже пару раз точно было. Старею, что ли?

На рассказы о молодых годах потянуло?

Лада возится с чайником, действительно делает кофе!

Ну что ж… Попьем, я не против. В этот раз никакой ты инициативы от меня не дождешься. Я, конечно, далеко не дурак, хотя по последним событиям этого не скажешь, конечно… И прекрасно понимаю, зачем ты меня позвала. Хотя стоп! Тут поправка! Не понимаю! С такой , как ты, ничего не может быть логичным и очевидным!

А потому, не форсируем, Алексеев. Надеемся, но не ожидаем.

Просто пьем кофе.

Рассматриваю интерьер номера. А то в прошлый раз как-то не до того все было.

Все мило, стандартно. На столе стоят в вазе гипсофилы. Надо же… Не выкинула. Приятно.

– Вот, пожалуйста. Сахар, сливки…

– Черный просто.

Ставит передо мной чашку, садится напротив, морщится от боли.

– Врач мазь выписал?

– Да, – кивает, осторожно пригубливает кофе, облизывает губы.

Я зависаю.

Зря на кофе согласился, наверно… Это же мучение. Но и отказаться – не вариант.

– Охлаждающий гель дал с собой.

– Ну так надо намазать, там, насколько я помню, чем чаще в первые сутки, тем лучше.

– Да, конечно, потом намажу…

Я вспоминаю место удара – сзади, чуть ниже ягодицы, на бедре. Не особенно доступное место. Это еще изогнуться надо…

– Помочь, может?

Вопрос вырывается прежде, чем я обдумать его успеваю. Просто мы так сидим странно. После всего, что произошло между нами, после всех эмоций… Это реально странно. И ее поведение – тоже. Я только поддерживаю ее в этом безумии.

– Нет, – она краснеет даже, – ну что вы? Это неудобно…

– Согласен, неудобно самой. Давай помогу.

Она молчит. Смотрит на меня своими оленьими глазками. Со страхом, напряжением и… ожиданием? Ты хочешь, чтоб надавил? Тебя это заводит? Ну так я же только помажу. Прошел накал, извини, малышка.

Но все же додавливаю, не могу отказать, пойти против инстинктов:

– Иди, раздевайся.

И она идет. Реально идет в ванную, а я остаюсь сидеть чуть ли не с челюстью отвисшей. Ого…

А все интересней и интересней…

И отдельный кайф во всем этом – мое отношение к происходящему. Без накала, без бешеной звериной похоти.

Кристальнее, ярче все. Правильней.

Она выходит из ванной, полностью укутанная в огромный банный халат. Ни одной части голого тела, кроме шеи, идущей пятнами, красных щек и розовых ступней. В руках крем.

Вот это представление. Нужно вспомнить, что я правильно сделал. Хрен теперь вспомнишь, а понять вообще невозможно.

– Ты ляжешь? Или стоя?

– Я… лягу, наверно…

Ложится на кровать, отворачивается от меня.

Медленно задираю вверх халат, выше, выше… Скольжу пальцами по гладкой коже. Ничего лишнего себе не позволяю… Ведь так?

Синяк такой нехилый у нее, уже начинает из красного переходить в синий с лиловым. Наношу холодный гель. Вздрагивает всем телом, выдыхает.

Размазываю, втираю, аккуратно и нежно. Лежит. Дышит. Голову отвернула, не смотрит на меня.

Случайно касаюсь пальцами выше, дотрагиваюсь до ягодицы. Замираю. И она, кажется, тоже.

Ну что, Лада, сейчас ты должна меня выгнать. Завизжать, начать кричать, что я – маньяк и насильник.

Что ты вообще не это имела в виду…

И тогда я окончательно пойму свою правоту и то, что верно классифицировал тебя в сержантской градации от честных давалок до приличных женщин. Там много пунктов было, но бабы «с ебанцой» выделены в отдельный класс.

Но она молчит. Не поворачивается, правда, но и не выскакивает из номера с криками: «Насилуют!».

Еще раз провожу пальцами по упругой заднице. Ух, как горячо! Да это, мать твою, гораздо горячее, чем то, что я делал раньше с ней!

Я же тоже так вот добирался уже до сладкого, но это все по-другому было! В диком угаре, в треше!

А сейчас… Я словно дикую норовистую лошадь укрощаю. Одно неверное движение – и копытом в лоб.

Но, если покорится… Нет большего кайфа.

Двигаюсь дальше, прямо к промежности, прикрытой маленькими трусиками. Вздрагивает опять. Не двигается. Еще раз. Посильнее, понаглее. Пальцами вверх и вниз. Сдавленное аханье. Влажные пальцы.

Бляяяяяяя…

– Лада Леонидовна, ты же понимаешь, что я делаю, да?

Кивает.

Это смотрится смешно, учитывая, что так и не повернулась ко мне. Но ладно.