- Нет, - услышал Михаил собственный стон, хрип испуганного животного. - Пожалуйста... Нет! - Он этого не хотел. Он не в силах вынести это, пока не в силах вынести; он упал на колени в листья, потому что гнущиеся кости и растягивающиеся мышцы были нестерпимо давящим бременем.

Мгновение спустя черная шерсть, охватившая его плечо, стала убираться назад, спустилась вниз по руке, пальцы лапы удлинились и снова стали обычными человеческими пальцами. Кости вытянулись, а мышцы снова стали тонкими, мальчишескими. Челюсть и лицевые кости при перестройке издавали легкие потрескивающие звуки. Он ощутил, как зубы вошли назад в свои гнезда, и это вероятно было самой худшей болью. Менее чем через сорок секунд после того, как превращение началось, оно полностью завершилось в обратном направлении; Михаил моргал сквозь слезы, которые жгли его глаза, и смотрел на свои человечьи безволосые руки. Из-под ногтей сочилась кровь. Непривычная напряженность новых мышц пропала. Он языком пощупал человеческие зубы и ощутил вкус крови.

Совершилось.

- Ты, говнюк, - сказал Франко, но большая часть его злобы уже испарилась. Из него будто выпустили пар. - Не мог такое сделать, да? - Он приложил руку к своей процарапанной щеке и посмотрел на испачканную красным ладонь. - Мне надо бы убить тебя, - сказал он. - Ты поднял на меня руку. Мне надо бы разорвать тебя на куски, ты, говнюк.

Михаил попытался встать. Ноги у него ослабли и не подчинялись.

- Но ты даже не стоишь того, чтобы тебя убивать, - решил Франко. - Ты еще слишком человек. Мне надо бы оставить тебя тут, ведь ты никогда не найдешь дорогу назад, верно? - Он стер кровь с кровоточащих царапин и опять посмотрел на ладонь. - Говно! - сказал он со злобой.

- За что... вы так меня ненавидите? - удалось спросить Михаилу. - Я ничего такого вам не сделал.

Какое-то время Франко не отвечал, и Михаил решил, что он и не собирается. Потом Франко заговорил, голос его был кислым.

- Виктор считает, что ты какой-то особенный. - Он пробурчал слово "особенный" так, будто оно было ему ненавистно. - Он говорит, что никогда не видел, чтобы кто-нибудь так боролся за жизнь, как ты. О, у него на тебя большие виды. - Он горестно фыркнул. - Послушай меня: ты - жалкий щенок, но должен признать, что тебе повезло. Виктор прежде ни для кого не охотился. Он делает теперь это для тебя, потому что, как он говорит, ты еще не готов к превращению. Послушай, ты или станешь одним из стаи, как все, или мы тебя сожрем. И тогда именно я размозжу твой череп и высосу твои мозги. Как тебе это нравится?

- Я... думаю... - Михаил опять попытался встать. Пот заливал ему лицо. Он поднялся только усилием воли, совершая насилие над измученными мышцами. Ноги его чуть было опять не подкосились, но он все-таки стоял, тяжело дыша, и смотрел в лицо Франко. - Я думаю... однажды... мне придется убить вас! - сказал он.

Франко воззрился на него. Молчание затягивалось; вороны вдалеке перекликались друг с другом. И тут Франко засмеялся - на самом деле, скорее даже зарычал - и часто заморгал от смеха, прижимая пальцы к разодранной щеке.

- Ты? Убить меня? - он снова засмеялся, снова заморгал. Глаза у него были ледяными и грозили жестокостью. - Я думаю, сегодня стоит оставить тебя в живых, - сказал он, будто бы из милосердия. Михаил догадался, что на самом деле причина заключается в страхе, который Франко испытывал перед Виктором. - Как я уже сказал, тебе повезло.

Он огляделся, глаза его сузились, чувства были настороже. Признаков берсеркера не было, если не считать развороченных могил и переломанных костей; вскопанная земля и кучи листьев не сохранили никаких следов, не было и клочьев шерсти, зацепившихся за колючки в траве; берсеркер к тому же покатался в гниющей плоти, чтобы отбить свой запах. Святотатство против стаи было совершено вероятно часов шесть-семь назад, подумал Франко. Берсеркер уже давно исчез. Франко сделал несколько шагов, нагнулся и согнал мух, подобрал маленькую истерзанную руку, кисть еще держалась на ней, и поднялся в полный рост. Он нежно трогал пальчики, распрямил их, как лепестки странного цветка.

- Это от моего, - услышал Михаил его тихие слова.

Франко опять наклонился, разгреб горстью землю, положил истерзанную ручонку и тщательно засыпал ее землей. Он примял ее и прикрыл опавшими бурыми листьями. Затем долго сидел на корточках, а мухи жужжали над его головой в поисках исчезнувшей плоти. Несколько их сели на окровавленную щеку Франко и пировали там, но он не шевелился. Он неподвижно уставился на сочетание цветных пятен земли и листьев перед собой.

Затем он резко встал, повернулся спиной к потревоженному саду и быстро зашагал прочь в лес, не оглянувшись на Михаила.

Михаил дал ему уйти, потому что знал дорогу домой. Да даже если бы он и потерялся, то смог бы идти по запаху Франко. Силы возвращались к нему, пульсирующая боль в голове и сердце утихла. Он смотрел на сад с раскиданными скелетами, думая о том, где будут лежать его собственные кости и кто зароет их. Он отвернулся, отгоняя эти мысли прочь, и пошел по следам Франко, чуя их на потревоженной земле.

3

Еще три весны наступили и ушли, и двенадцатое лето жизни Михаила обжигало леса. В течение этого времени Рената чуть не умерла, заразившись от больного кабана. Виктор сам выхаживал ее и охотился для нее, доказывая, что и гранит может размягчиться. Поля родила девочку, которую произвел Франко; той же ночью дитя умерло, тельце ее было исковеркано и покрыто светло-бурой шерсткой; ей было всего лишь два месяца от роду. Никита осеменил чрево Олеси, но росточек вышел наружу кровью и плотью, когда не прошло еще и четырех месяцев.

Михаил ходил в одежде из оленьей шкуры и в сандалиях, которые сшила ему Рената, его старая одежда совсем на него не лезла и изорвалась в клочья. Он рос, становился неуклюжим, на предплечьях и ногах стали расти густые черные волосы. Разум его тоже рос на пище из книг Виктора: математике, русской истории, языках, классической литературе - всех тех яствах, которыми потчевал его Виктор. Иногда учение шло легко, в другое время Михаил только и делал, что спотыкался на чем-то, но громовой голос Виктора в большом зале руководил его вниманием. Михаил даже полюбил Шекспира, в особенности тревоги и волнения Гамлета.