Блондин прошел три шага. Он повернулся, глянул на свалившуюся ободранную фигуру и остановился.
- С вами все в порядке? - спросил он по-французски, и Мышонок глупо ухмыльнулся и закивал головой.
Но когда блондин опять повернулся уходить, Мышонок увидел, как порыв ветра взметнул полы его плаща - и из них выпал маленький листок бумаги и полетел вниз.
Мышонок от ужаса раскрыл рот. Бумажка крутилась в воздухе, как предательская бабочка, и Мышонок потянулся за ней, но она увернулась, пролетела мимо. Она опустилась на тротуар и проскользнула по нему несколько дюймов. Мышонок опять потянулся к ней, шея у него вспотела. Темно-коричневый начищенный ботинок наступил на его пальцы, костяшки хрустнули.
Мышонок глянул вверх, все еще глупо ухмыляясь. Человек, стоявший над ним, был одет в коричневый костюм и мягкую шляпу с блестящим верхом. Он тоже ухмыльнулся, только при этом лицо у него оставалось мрачным, а глаза холодными - его тонкогубый рот был не создан для улыбок. Человек подобрал с тротуара листок бумаги и развернул его.
Менее чем в тридцати футах от этого места Габи снизила ход до минимума, она еле ползла, рука ее полезла под свитер за "Люгером".
Человек в коричневом костюме посмотрел на то, что было написано на листке бумаги. Габи начала вытаскивать из-за пояса "Люгер", видя, что второй гестаповец направился к своему напарнику и взял газету в обе руки.
- Дайте мне сколько-нибудь денег, сударь, - сказал Мышонок, как можно чище по-французски. Голос у него дрогнул.
- Ты, грязная скотина. - Человек в коричневом смял в кулаке бумажку. - Сейчас вмажу тебе по... Смотри, когда ездишь на таком ломе.
Он швырнул бумажку в кювет, отрицательно покачал головой своему напарнику, и оба они зашагали за блондином. Мышонок почувствовал тошноту. Габи была изумлена, она убрала руку с "Люгера" и повернула велосипед к улице Сен-Фарж.
Мышонок левой рукой подобрал смятую бумажку из кювета и раскрыл ее, пальцы у него дрожали. Он моргнул и прочитал то, что в ней было написано по-французски:
"Голубая рубашка, средняя пуговица оторвана. Белые рубашки, недокрахмалены. Цветные рубашки не накрахмалены. Не получен запасной воротничок".
Это была записка из прачечной. До Мышонка дошло, что она, должно быть, лежала во внутреннем кармане плаща блондина, была зацеплена и вылезла наружу, когда пальцы Мышонка положили записку.
Он засмеялся, смех был придушенным. Гибкость в правой руке подсказала, что пальцы не были сломаны, хотя два ногтя на ней уже почернели.
Я сделал это! - подумал Мышонок, и почувствовал, как слезы выступают на глазах. Благодарение Богу, я сделал это!
- Садитесь на велосипед. Скорее! - Майкл сделал круг и теперь остановился, расставив ноги и не слезая с седла, в нескольких футах от Мышонка. - Поехали, вставайте! - Он посмотрел вдаль шоссе Гамбетта, наблюдая, как Адам и гестаповские охранники приближались к улице де Бельвилль и зданию нацистов.
- Я сделал это! - возбужденно сказал Мышонок. - Я и вправду сделал...
- Садитесь на велосипед и езжайте за мной. Ну. - Майкл отъехал в сторону, направляясь к месту встречи, нацарапанной надписи, объявлявшей "Германия победоносна на всех фронтах". Мышонок вылез из кювета, сел на велосипед с восьмерившим колесом и поехал за ним. Его трясло, и, наверное, он был предателем и заслужил виселицу, но в его воображении расцветал образ дома, подобный весеннему цветку, и внезапно он действительно почувствовал себя одержавшим победу.
7
"Тоска" - легенда про обреченных любовников - была этим вечером в Опере. Неимоверно огромное, словно бы в расчете на Гаргантюа, сооружение, казалось, выросло перед Майклом и Габи подобно высеченному из камня монолиту, когда они на помятом голубом "Ситроене" приблизились к нему по Проспекту Оперы. За рулем был Мышонок, основательно отчищенный, так как хорошенько отмылся в ванной и чисто побрился. И все-таки глаза у него были запавшие, а лицо в глубоких морщинах, и хотя волосы он с помощью помады зализал назад и одет был в чистую - заботами Камиллы - одежду, его нельзя было по ошибке принять за чистокровного джентльмена. Майкл в сером костюме сидел на заднем сиденье рядом с Габи, которая была одета в темно-синее платье, купленное ею днем на бульваре де ла Шанель. Цвет его гармонировал с ее глазами, и Майкл подумал, что она так же красива, как и другие женщины, которых он знал.
Небо очистилось, выступили звезды. В мягком свете шеренги уличных фонарей вдоль Проспекта Оперы стоял, бросая вызов временам и обстоятельствам, великолепие колонн, куполов и замысловатой лепки, каменный фронтон, расцвеченный от светло-серого до морской волны цветов. Под его куполообразной крышей, на которой возвышались статуи Пегаса с каждого угла и огромная фигура Аполлона с лирой - на вершине, царила музыка, а не Гитлер. Автомобили и экипажи останавливались у чашеобразного главного подъезда и высаживали своих пассажиров. Майкл сказал:
- Остановите здесь, - и Мышонок подвел "Ситроен" к бордюру, почти не гремя шестернями. - Вы знаете, в какое время забрать нас. - Он поглядел на часы и не мог удержаться от мысли о капсуле внутри их.
- Да, - сказал Мышонок.
Габи уточнила в кассе, в какое точно время должен начаться третий акт. В это время Мышонок должен будет ждать их с автомобилем перед Оперой.
Обоим, Майклу и Габи, пришло в голову, что Мышонок может взять автомобиль и уехать, куда ему заблагорассудится, и Габи пережила несколько неприятных минут, но Майкл ее успокоил. Мышонок будет на месте вовремя, сказал он ей, потому что ему хочется попасть в Берлин, а того, что он сделал для них, достаточно, чтобы приговорить его к пыткам в гестапо. Поэтому, немец он или нет, с этого момента Мышонок с ними в одной упряжке. С другой стороны, если Мышонок действительно не совсем нормальный, трудно сказать, как и когда это может проявиться.
Майкл вышел, обошел автомобиль и открыл Габи дверцу. Он сказал:
- Будь здесь.
Мышонок кивнул и отъехал. Затем Майкл предложил Габи руку, и они прошли мимо немецкого солдата на лошади точно так же, как и любая другая парочка французов вечером на представление в Опере. За исключением того, что у Майкла слева под мышкой был "Люгер" в кобуре, предоставленной Камиллой, а у Габи в блестящей черной театральной сумочке был небольшой, очень острый нож. Под руку они пересекли Проспект Оперы и подошли к самому ее зданию.
