Сумрачные одежды сползали с мира, заставляя петухов волноваться. Словно вся их жизнь зависит от того, взойдет солнце или нет. Смогут они изгнать чужака, окричав его?

Назгал спешил, ведь холодные одежды мрака освобождали его круглые плечи. Девица шлепала следом и не пыталась убежать. Даже плакала уже вяло. Быстро смирилась со смертью. Ведь каждое утро она слышала о том, что обречена. Каждое утро ей втолковывали, что смерть приберет ее.

К тому же чудовище оказалось не таким страшным. Странным – да, но уж никак не страшным.

Черные его ноги оказались просто грязными. И немудрено, учитывая, какая слякоть вокруг. Белые ягодицы, словно рождены в болоте Первого врага. Словно вылеплены из костной муки всех грешников. И сам Первый враг приложил свой грешный гений к этому творению.

Широкая спина, неправильной формы. Мышцы покрывает крепкий слой жира, придавая этой спине несколько непривычные очертания. Раздавшиеся руки могли принадлежать мельнику, с которым семейство имело дела раз в месяц. Крепкие и белые руки человека, не знающего голода.

Приплюснутая голова, вбитая в шею, вырастала из круглых плеч. Жгуты волос облепили череп. Они грязны, требуют ухода.

– Нам не спастись от жестокости твоих родичей, но есть вариант! – закончил Назгал, поднимая палец с перламутровым ногтем.

Грязи под ногтем нет, кровь только сверху. Ноготь идеальной формы, чуть удлинился, грозя сломаться. Толстая пластинка не имела трещин, сколов. Нет черных отметин. Ноготь блестел подобно когтю, словно принадлежал не чудовищу, а знатной даме.

Девица уставилась на короткий палец, увенчанный чудным когтем. Следила за ним, пока Назгал не опустил руку. Ей не с чем сравнить увиденное. Девица забыла о холоде, сковывающем ее, забравшимся как нежеланный любовник под рубаху. Прижатые к раздутому животу холодные ладошки не согревали.

О чем говорил чужак, она не слушала. И не видела, куда ведет ее чудовище.

Тем удивительней оказаться под тенью часовни. Чудовище нисколько не испугалось священного здания. Служитель культа не раз утверждал, что камни не защитят от монстров. Только связывание душ, внутренняя чистота.

Уже поздно. Если только не вырваться из плена и броситься к чаше.

– Идем, там неплохое местечко. Прохладно. Зато спокойно.

Назгал взял девушку за локоть и повел к строению. Она не вздрогнула. Ощутила тепло, передающееся ей через прикосновение. Захотелось прижаться к этой массивной туше, утонуть в его тепле.

Зашли через боковую дверцу. Найти проем не составило труда, словно все культовые строения возводились по одному проекту.

Часовня не запиралась. Брать нечего. А если появится тот, кто посмеет покуситься на священные предметы, то его не остановит засов.

Внутреннее убранство отличалось от знакомого Назгалу. Но он уже видел городской храм, потому небольшой деревенский не поражал его. Чистое здание, деревянные полы, разделенные на участки помещение. Спрятаться на первый взгляд негде.

Назгал знал одно место, куда редко заглядывают.

Отыскав приставную лестницу, Назгал забрался на второй ярус. Оглянулся, поманив девицу за собой. Та не захотела подниматься. Ее решение не удивило Назгала. Серая девица, ниже его, но тело ее несло те же следы болезней, пережитых Назгалом. Разве что живот выпирал не так сильно. Кожа ее бледна, шелушится. Этот покров едва прикрывал выпирающие кости, поддерживаемые жидкими мышцами. Куцые волосы разбросаны по голове, прилипли к коже. Девица теребила волосы, пытаясь собрать в косу. Из-под ее пальцев летела белая перхоть.

– Хочешь остаться – оставайся. Только не удивляйся, что тебе вырежут сердце, отрежут голову и захоронят на перекрестке.

– Почему? – слабым голосом спросила пленница.

Ее напугали не страшные слова, а как легко их произносил чужак. Она подняла взгляд на чужака. Поймала взглядом его глаза. Они не пусты, не наполнены жестокостью и голодом. Скорее спокойные, даже сочувствующие.

– Для родичей ты уже погибла.

– Но это ты похитил меня.

А вот в ее серых глазах плескался страх, под которым тлела обида.

Назгал пожал плечами. Пусть девица решает сама. Лестницу он не стал убирать. Если уж его решат выкурить, а затем растерзать, так тому и быть. Вряд ли это спасет девицу, но она должна сама принять решение.

Верхний ярус образовывали старые перекрытия. Дерево рассохлось, балки потрескались, из отверстий в них торчали коричневые головки насекомых. Балки все еще держали стены, не давая им обвалиться внутрь. Внизу поддерживается чистота, а вот сверху… Назгал ничуть не удивился, обнаружив, в каком состоянии священный дом.

По крутой, скрипучей лестнице можно подняться выше. До самого шпиля. Назгал ограничился тем, что забрался на третий ярус. Из открытых окон его со всех сторон трепал ветер. Придется терпеть неудобства, пока деревенские разойдутся.

Назгал не удивился – его вообще мало что могло теперь удивить, – услышав скрип. Девушка поднималась следом, с излишней предосторожностью цепляясь за хлипкие поручни.

Разве ей непонятно, что осторожность излишня. В любой момент старое дерево может треснуть и полетит несчастная вниз. Не судьба повинна в этом, а слепой случай.

Девушке посчастливилось забраться наверх. По старой, занозистой балке она подползла к чужаку. На дереве отпечатался след от ее продвижения, а в зад и бедра вонзились десятки щепок.

– Смотри, – Назгал указал вниз.

Девушка уставилась на его палец, моргнула и перевела взгляд вниз. Мгновением позже отворилась дверь со стороны алтаря. Священник начал готовиться к утренней. Он еще не знал, что приключилось в деревне. Для него это простой, обыденный день.

На нем серая хламида, едва скрывающая опухшие икры. Суставы на его ногах воспалены, локти выпирали под острыми углами. Раскладывая вещи на алтаре, священник беспрестанно кашлял. Изредка утирал кровь, скапливающуюся на губах. Вытирал о рясу, о священную чашу, книгу.

При этом лицо его выглядело румяным. Раздавленный нос разбух еще сильнее, не пропуская воздух.

Уже не первый год болезнь донимает священника. Он привык к ней и не обращал внимания на изменения. Неудобство он уже не замечал.

Шум снаружи отвлек его от рутины. Священник припрятал флягу со священным напитком. Подумал, убрал чашу за алтарь. Чтобы не сразу бросалась в глаза. Металлический предмет, украшенный синими камнями.

В храм ввалились деревенские. Всей гурьбой, мешая друг другу на входе. Поток людей выплеснулся в центральный зал. Частицы этой массы перемешались, сплелись в единый организм. Священник, увидев разноликую толпу, отступил, прикрывая живот руками. Ведь он не мог знать, что вызвало гнев прихожан.

Бледные лица, всклокоченные волосы и сальные бороды. Женщины стояли рядом с мужьями, не думали уходить под тень нефа. Многие из них не сменили ночные чепцы. В храм их согнало нечто общее, способное объединить разных людей.

Таким мог быть только гнев или страх.

Священник успокоился. Уж настроение толпы он умел читать. Гневные выкрики, странные высказывания, переплетенные речи произрастали из единого корня. На вершине ростка расцветал гнев, но сердцем этого растения был страх.

Напугало общинников нечто чуждое. Священник вздохнул с облегчением, но затем подумал, что опасность может угрожать ему.

Он поднял руки, тяжелым, хриплым голосом остужая гнев общинников. Призывы к спокойствию бесполезны, а вот напоминание о необходимости держать себя в руках – помогали. Священник загонял страх людей назад в их глотки. Тем самым он спасал себя от общей паники.

Крики утихли, толпа гудела, все еще скованная общими цепями.

– Что произошло? – священник заговорил спокойно. Обыденно.

Его вопрос был обращен к мужчине, стоящему во главе толпы. Назгал узнал этого бородатого человека. Хотя и видел его мельком, облаченным тенями и робким светом лучины.

Мужчина воздел руки к потолку. За сплетением балок не увидел чудовище, обескровившее его семью.

– О, горе мне! Эта ночь забрала стольких у нас!