Я по локоть погрузил руки в песок, а когда вытащил их, с ужасом заметил, что они обагрены кровью. Внимательно осмотрев место, я понял, что песком засыпали огромную лужу крови.

Здесь произошло убийство. Это было совершенно ясно, так как кровь животного никто не стал бы скрывать столь тщательно. Немного выше на траве едва виднелась длинная полоса, словно кто-то тащил тело.

Кровь еще не успела впитаться в землю, а следы были оставлены не более часа назад. Я удвоил внимание и подолгу всматривался в заросли, прежде чем отважиться перебраться от одного куста к другому.

Преодолев таким образом метров двести, я добрался до особенно густых зарослей. Мне показалось, что там, в чаще колючих веток, лежит человек. Это мог быть как убитый, так и убийца.

Зачем я подвергал себя опасности? Чего было проще подождать Сэма и продолжить путешествие вместе с ним, выбросив напрочь из головы драму, разыгравшуюся у железной дороги. Однако читатель должен знать, что, если вестмен хочет сохранить жизнь и скальп, он обязан предугадать действия врага и ожидать нападения в любую минуту. Он тщательно осматривает и проверяет каждую мелочь и уж тем более не оставит у себя за спиной подозрительные следы, так и не выяснив, кому они принадлежат – ведь от этого зависит его собственная безопасность, сама жизнь. Иногда он становится более дотошным, чем самый педантичный профессор. Он обращает внимание даже на самые незначительные мелочи, не имеющие вроде бы отношения к делу и которые, как впоследствии обычно оказывается, касаются его самым непосредственным образом. Часто бывает, что за один день вестмен покрывает расстояние в сорок-пятьдесят миль, а на следующий – всего лишь полмили, так как вынужден ползти на брюхе, поминутно оглядываясь и принюхиваясь. Ведь даже если ему самому ничто не грозит, он, по крайней мере, может принести пользу другим и предостеречь их.

Я подобрал с земли сухую ветку, нахлобучил на нее шляпу и поднял ее над кустом боярышника, за которым сидел, – со стороны это должно было выглядеть так, словно кто-то пытается выбраться из зарослей. Однако выстрела не последовало, не дрогнул даже листик. Скорее всего там лежит мертвец… либо же я имел дело с очень хитрым противником, слишком опытным, чтобы попасться на мою удочку. Следовало действовать решительнее. Я отполз в сторону, швырнул в ближний куст ком земли, чтобы на мгновение отвлечь внимание противника, вскочил на ноги и, преодолев в два прыжка разделяющее нас открытое пространство, с ножом занесенным для удара, ворвался в заросли.

Там, укрытый сломанными ветками, лежал человек. Он был мертв. Я перевернул его на спину и увидел оскаленное в предсмертной гримасе лицо. Это был белый, с которого сняли скальп. Из груди у него торчала стрела с острым зазубренным наконечником. Такие стрелы индейцы берут с собой только тогда, когда выходят на тропу войны.

От места, где был спрятан труп, тянулись следы в сторону насыпи. Там прошли двое индейцев-мужчин и двое юношей. Очень осторожно, скрываясь за кустами, я пошел по следу.

Внезапно я услышал лошадиное фырканье, но, так как ветер дул в мою сторону, в этом не было ничего опасного – лошади не могли меня учуять. Я подполз поближе и осторожно выглянул из кустов. На огромной поляне стояло десятков шесть лошадей. Их охраняли двое часовых. У одного из них, очень молодого, почти мальчика, я заметил на ногах сапоги из толстой кожи. Вероятнее всего, это были сапоги, снятые с убитого белого.

Затаившись, я внимательно всматривался в то, что происходило на поляне. Лошади были расседланы, но оставались в уздечках. На одном прекрасном жеребце, к моему удивлению, я обнаружил сбрую, которую используют только белые. Видимо, к индейцам сиу прибыли гости.

Индейцы, привыкшие общаться с белыми, не понимающими их языка, пользуются своего рода языком жестов, и каждый, кто собирается на Дикий Запад, должен понимать эти знаки. Очень часто краснокожие, даже разговаривая между собой, не могут избавиться от обыкновения подкреплять свои слова жестами. Именно это и помогло мне понять, о чем беседовали часовые, хотя ни одно слово не долетало до меня. Они взмахивали руками, словно разбивали рельсы, они натягивали луки, словно пускали стрелы в цель, они изображали жестами пламя и лошадь, что могло означать только паровоз, который индейцы называют «огненным конем». Я узнал все, что хотел узнать, и, тщательно заметая следы, пустился в обратный путь.

Когда я наконец-то снова добрался до своего мустанга, то увидел, что он пасется в обществе Тони, а Сэм удобно расположился в кустах и невозмутимо жует вяленое мясо.

– Сколько вы их там насчитали, Чарли? – спросил он.

– Кого? – сделал я удивленное лицо.

– Как кого? Индейцев.

– А вы как о них пронюхали?

– Хи-хи-хи! Неужели старый Сан-Иэр теперь кажется вам гринхорном, как вы ему раньше? Вы ошибаетесь, сэр.

Он смеялся громко, совершенно не опасаясь, что его услышат. Точно так же смеялся Сэм Хокенс, когда чувствовал свое превосходство. Все старые вестмены одинаковы, что с ними поделаешь!

– Это почему же я ошибаюсь, Сэм?

– Нежели я должен что-то объяснять Олд Шеттерхэнду? Ну-ка, ответьте мне, что бы вы сделали, если бы прибыли сюда на встречу с другом, а вместо него увидели рядом с конем молоток?

– Я бы растянулся на траве и жевал вяленое мясо, ожидая, пока он вернется.

– Не пытайтесь надуть старого Сэма. Я знаю вас всего несколько часов, но уже понял, что вы за человек. Вас не было на месте, и я решил пойти посмотреть, что к чему.

– А если бы я был занят делом, в котором вы мне могли только помешать? Если вы уже поняли, что я за человек, то должны знать, что я в состоянии сам о себе позаботиться. И где же вы ходили за мной по пятам?

– Я шел за вами по той стороне насыпи, пока вы не обнаружили того беднягу, которого укокошили краснокожие. Я знал, что вы где-то рядом, поэтому мог идти быстро. Осмотрев убитого, я понял, что вы пошли с визитом к индейцам, и вернулся сюда, где и ожидал вас в спокойствии духа и тела. Итак, сколько вы их там насчитали?

– Человек шестьдесят.

– Вот оно что! Значит, это тот отряд, следы которого я видел вчера. Я правильно понял: они откопали топор войны?

– Да.

– Здесь обосновались надолго?

– Трудно сказать, но лошадей расседлали.

– Тысяча чертей и одна ведьма! Наверняка они задумали что-то недоброе. Не может быть, чтобы вы вернулись, так ничего и не вызнав.

– Они хотят разобрать рельсы, чтобы поезд потерпел крушение, а потом ограбить всех пассажиров.

– Откуда вам это известно? Вы понимаете язык оглала?

– На этот раз их язык мне не пригодился, хотя я его и знаю. Часовые у лошадей все объяснили своими жестами.

– А вы не ошиблись? Опишите мне их жесты.

Я исполнил его просьбу и не только описал жесты индейцев, но и повторил их. Маленький вестмен вскочил на ноги от волнения, но быстро взял себя в руки и снова опустился на землю.

– Да, вы все правильно поняли. Придется нам здесь задержаться и спасти поезд. Однако торопиться тоже ни к чему, сначала надо все хорошенько обдумать, чтобы не попасть к ним в лапы. Вы говорите, их человек шестьдесят? Вот ведь незадача! На моем прикладе осталось место для десятка зарубок, не больше.

Несмотря на всю серьезность нашего положения, я с трудом сдержал улыбку. Маленький человечек думал не о том, что ему придется сразиться с шестью десятками коварных и опасных в бою краснокожих, а о том, где ему отмечать смерть новых жертв своей ненасытной мести.

– И скольких же вы собираетесь уложить? – спросил я.

– Пока и сам не знаю. Двоих или троих укокошу наверняка, а остальные, вот ведь незадача, разбегутся при виде двадцати или тридцати белых.

Как я понял, Сэм тоже рассчитывал на помощь пассажиров поезда.

– Главное, – заметил я, – узнать, на какой поезд они хотят напасть. Нам нельзя ошибаться.

– Гм, подождите минутку, дайте мне пораскинуть мозгами. Если принять во внимание время и то, где они хотят устроить засаду, им вздумалось захватить поезд из Маунтин2, и это меня удивляет. Поезд, идущий с Востока, везет всегда такие товары, от которых у любого краснокожего разбегаются глаза, в то время как с Запада не везут ничего, кроме пассажиров. Придется нам расстаться и пойти вдоль железной дороги в разные стороны.