— У кого ты ее раздобыл? — спросил Дионис.

— Я... хм... у Ареса, он собирался преподнести ее Афродите, ты представляешь? — Он усмехнулся и повертел пектораль, чтобы Дионис разглядел ее получше. — Я спас его от страшной ошибки. Подумай сам, что могло бы подойти ей меньше, чем это? Эта вещь для полногрудой темноглазой красавицы, а вовсе не для томной изнеженной Афродиты. У Ареса железные не только мышцы, но и мозги. Ты расскажешь ему?

— Я это когда-нибудь делал? Теперь уже щелкнул языком Гермес.

— Ну и зря, — с лукавым блеском в глазах заметил он. — Ты должен был сказать: «Не расскажу, если ты сделаешь то, о чем я попрошу». Тогда тебе не пришлось бы угощать меня вином или еще как-то расплачиваться.

Дионис почесал нос.

— Вина у меня полно, а ты и сам не стал бы пользоваться угрозой, чтобы заручиться помощью друга. Ты очень любишь злить наших старших — и что? — Он засмеялся, но как-то невесело. — Мне-то не нужно ни задевать, ни поддразнивать их — они злятся просто потому, что я есть. Но ты, Гермес, когда-нибудь зайдешь слишком далеко.

Не то чтобы Гермес боялся Диониса — он мог достаточно быстро исчезнуть, чтобы не заразиться безумием или не пострадать от уже обезумевших, — но вызывать дикий гнев своего друга-мага ему все же не хотелось. Его это почти не задевало, но другие частенько страдали от этого — а Дионис потом ходил потерянный и с виноватым видом. Совершенно не боясь его, Гермес жалел Диониса за неумение владеть собой.

— Она ведь не твоя, — Гермес опустил пектораль, — так что сердиться тебе не на что. — Он попробовал вспомнить, чем мог провиниться перед другом, но не нашел ничего и прямо спросил: — Я чем-то задел тебя?

— Нет, что ты. — Дионис покачал головой. — И в Видениях моих тебя не было. Просто порой я боюсь за тебя. — На губы его легла невеселая усмешка. — Не так уж много тех, кто по своей воле разговаривает со мной, — а значит, я не могу позволить себе потерять ни единого. Но сейчас я пришел не просто так. Ответь, можно ли наложить заклинание переноса на человека?

— Разумеется — если у этого человека достаточно силы, чтобы его поддерживать.

— У меня силы достаточно.

— У тебя — само собой. Но ты сказал — человек. — Брови Гермеса изящно приподнялись. — Ты что — начал Видеть себя смертным?

Дионис рассмеялся.

— Извини, вопрос был неточен. Мне нужно, чтобы заклинание переносило меня к определенному человеку, где бы этот человек ни находился.

Гермес склонил голову, точно прислушивался к чему-то внутри Диониса.

— Смертная женщина, — сказал он. — Вне всяких сомнений.

— Верховная жрица моего храма в Кноссе, — отозвался Дионис, полуулыбкой признавая и одновременно отрицая то, о чем подумал Гермес. Потом, смягчившись, объяснил: — Она — истинные Уста и для меня, и для людей.

— И ей что-то грозит? Твоей Жрице? После Пентея?..

— В этом случае у меня связаны руки — не до конца, но... Те, кому она принесет неприятные вести, — ее родные отец и мать, которые к тому же царь и царица Крита.

Гермес нетерпеливым жестом отбросил пектораль. Брови его сдвинулись.

— Не в Кноссе ли была та заварушка с год назад?.. Что-то насчет прав на царство... Зевс еще решил не вмешиваться, в деле было много неясного... Да-да. Минос старший, но и Радамант с Сарпедоном тоже достойны. А старшинство не так уж много значит для Зевса — сам-то он младший сын Крона. Он уж совсем было собрался благословить раздел Крита, братья вполне могли бы править островом без раздоров — да Гера его остановила. Сказала, что Видела: после них наступит хаос.

— Моя жрица не знает причин, но знает о пророчестве: если разделить царство — наступит хаос. Но, когда Зевс не ответил, Минос воззвал к Посейдону.

Дионис рассказал Гермесу, что вышло из этой мольбы, — все, без утайки. Когда он закончил, юный бог воров кивнул:

— А теперь Посейдон мстит. Он не из тех, кто спускает обиды. Но ты-то с чего тревожишься о бедах Кносса?

— С того, что мне были о них Видения. — Дионис пожал плечами. — А если я Вижу эти беды — не знак ли это мне от Матери, что я должен что-нибудь сделать?..

— Что?.. — спросил Гермес. — Твои Уста сказали тебе, что именно?..

— Нет. Возможно, Мать знает, но она даже не дала мне способности понимать, что я Вижу, и уж наверняка не станет сообщать мне, что и почему задумала. Только... Она тоже любит мою жрицу, которая танцует для Нее.

— Покажи мне ее, — сказал Гермес, не став искать возражений.

Жестом подозвав слугу, он отправил его за чашей с темным вином. В ней Дионис вызвал образ Ариадны — не той накрашенной, красиво одетой, которую он увидел впервые, а той, какая предстала перед ним у храмового алтаря, — с черными, расширенными от страха глазами, одетая лишь в накидку из собственных волос. Гермес искоса глянул на Диониса, но ничего не сказал — просто поднялся и направился за дом, в свою мастерскую.

Ариадна проснулась даже раньше, чем Дионис, — и бремя того, что ей надлежит сделать, обрушилось на нее, едва она открыла глаза. Поначалу ей вообще казалось, что она не сможет подняться с постели, а тут еще — вдобавок ко всем своим бедам — она вспомнила, что Призыв Диониса сорвал ее с ложа, и она прибежала в храм обнаженной. И что ей теперь — возвращаться во дворец завернутой в покрывало? И выступать против матери, объявляя ей предостережение бога, в детском платьице?

Первым в голову Ариадне пришел ответ на второй вопрос. Выступая от имени своего бога, в качестве его Уст, она может одеться в платье, которое было на ней в день посвящения. А после этого и первый вопрос разрешался почти сам собой. В святилище полно тканей. Смастерить накидку и юбку будет совсем нетрудно.

Разобравшись с мелкими проблемами, Ариадна почувствовала, что бремя ее чуть уменьшилось. Она поднялась и позвонила, чтобы вызвать жрицу. Явилась младшая из двух — и сердитое выражение на ее лице сменилось почтительным, когда она согнулась в поклоне.

— Я думала, это ребенок, жрица, — пробормотала она. — Когда ты пришла? Как...

— Бог Призвал меня, и я пришла. — На миг забыв, зачем вызывала ее, Ариадна рассмеялась. — Я примчалась сюда прямиком из спальни, даже забыла одеться. Надо бы отыскать что-нибудь пристойное, чтобы вернуться во дворец. От завтрака я тоже не откажусь.

Однако когда принесли еду, девушка обнаружила, что не может проглотить ни кусочка. Только вино, хоть и плохое, шло легко — оно напоминало ей о теплых объятиях Диониса. Одновременно — и почти не глядя — она выбрала ткань из тех, что принесла жрица постарше, и из нее с грехом пополам сделали килт. Ариадна причесалась и велела жрицам, чтобы в ее гостиной и спальне на ночь оставляли по светильнику.

— Мой бог Дионис приходит, когда ему этого хочется, а не только на Призыв, — объяснила она. — Святилище и мои покои должны быть всегда готовы для него.

Потом она удалилась, понимая, что если не уйдет сейчас, то так и будет находить причину за причиной, чтобы не идти вообще. Ариадна заставила себя сосредоточиться на следующем шаге. Ей надо причесаться и накраситься, дабы не выглядеть, как напыщенное дитя. Потом она оденется и, так как еще рано и прохладно, набросит поверх корсажа накидку — это скроет ее плоскую грудь.

Куда большей проблемой, которую Ариадна все гнала от себя, ибо не видела ее решения, был вопрос о том, как ей пройти мимо охраны покоев матери, чтобы предстать перед царицей. Это, однако, вообще не составило никакого труда. Когда стражи увидели Ариадну — с высокой прической, обрамляющими лицо локонами, как в день посвящения, с накрашенными глазами и губами и в той самой сборчатой юбке, в которой, явившись на Призыв, ее признал бог, — их руки сами взметнулись в почтительном приветствии, и они расступились.

— Вижу вас, — привычно бросила Ариадна и прошла мимо них в прихожую матери. Там было пусто, но девушка уловила какое-то движение в спальне и прошла через раздвижные двери прямо туда.