— Мама, — вмешался Антуан Букар, — чем наш друг заслужил такой выпад? И если Жанну и девочек не оскорбляет ваше суровое мнение о современных женщинах, то, по-моему, оно совершенно несправедливо по отношению к Изабелле, которая…

Некий завсегдатай гостиницы приоткрыл дверь маленького салона, где мы собрались после мессы, и, извинившись, быстро ее закрыл.

Госпожа Букар выпрямилась в своем кресле.

— Я себя часто спрашивала, Антуан, как ты мог быть моим сыном, но никогда я не задавалась этим вопросом с таким, как в эту минуту, недоумением.

Она говорила, не повышая голоса, но чувствовалось, что она крайне раздражена. Тогда вступилась невестка:

— Может быть, вы устали, матушка? Не хотели бы вы хоть немножечко отдохнуть перед завтраком?

— Устала! — воскликнула эта странная пожилая дама. — Да посмотрите же на меня! Устала я там или нет, мой разум не потерял своей ясности. И ничто мне не помешает… — Она стукнула кулачком по подлокотнику кресла. — …однако довольно!

Наступила мертвая тишина. Анна встала с дивана и наклонилась над подоконником. Выкрикивая, прошел продавец ананасов.

— Смешно, что тут продают ананасы, — сказала Анна. — Может быть, эти привезены из Большой Гавани.

Госпожа Букар как будто уже успокоилась.

— Подойдите ко мне, Изабелла. Я обещала вас научить вязать кружево для белья. Мне это вспомнилось утром, когда я нашла у себя в кармане челнок. Смотри-те-ка: сделав петлю, вы ее держите между большим и указательным пальцем…

Ее проворные пальцы сновали туда и сюда. Она продевала челнок в петлю и ловко вытягивала нить. Изабелла сидела, склонив голову, и обе они как будто сошли с прелестной эпинальской^[9] гравюры.

Господин Букар подошел ко мне.

— Пойдемте, мой друг, к Массу, пусть даст нам что-нибудь, чем освежить наши головы в ожидании, — сказал он, посмотрев на мать, — хорошей погоды.

Мы вышли из салона, и, едва уселись за стол, он снова заговорил:

— Мама с некоторых пор меня беспокоит. Она никогда не была особенно ласковой к окружающим. Но уже несколько недель она, право, не знает удержу. Терпение моей жены достойно всяческого восхищения. Одна Анна способна дать ей отпор, отсюда и снисходительность, проявляемая к ней ее бабушкой.

В столовую начали заходить другие клиенты. Мы заговорили о нашем отъезде.

— Бюфар будет ужинать с нами, — сказал господин Букар, — и тогда мы узнаем, сможем ли сняться с якоря утром во вторник.

День не был столь трудным, как я того опасался. После дневного сна и ритуального полдничанья господин Букар с дочерьми, Изабелла и я отправились на прогулку в сторону горки, на вершине которой неделю назад началось строительство форта. На одном из столбов реял английский флаг.

— Для чего все это? — спросил господин Букар, когда мы перешли с улицы Супруги дофина на улицу Новой горки. — Наверное, нас обложат новым налогом, который придется выплачивать еще третьему поколению. Это будет, как с церковью. Вам понравился кафедральный собор в Порт-Луи?

— Красивое здание, — сказал я, — достойное столицы.

— Я тоже такого мнения, но вот что надо учесть: с тысяча восемьсот тринадцатого года, когда его выстроили по приказу маркиза Гастингса, генерал-губернатора Индии, заехавшего в Порт-Луи, мы по-прежнему платим налог, которым нас на этот предмет обложили. То есть вот уже двадцать лет мы возмещаем правительству суммы, внесенные им на перестройку приходской церкви. И у нас есть тягостное впечатление, что мы внесли уже стоимость трех соборов. Правда, нас уверяют, что на эти деньги теперь улучшают водоснабжение.

Дорога оборвалась у подножия горки, но в густой траве по склону змеилась тропинка. С ее середины вид на город был очень красив. Мы возвышались над рейдом, на нем четко вырисовывался остров Бондарей. К северу от Черепашьей бухты тянулись пляжи, а море раскинулось полукругом, внутри которого там и сям у самого побережья чернели рыбачьи лодки.

— Этот пейзаж напоминает мне «Поля и Виргинию», — сказала Изабелла. — Помните то место, где Поль, стоя на склоне горы Большой палец, смотрит вслед кораблю, увозящему Виргинию?

— Изабелла растрогана, — заметила Анна.

— А ты, — спросил, взглянув на нее с улыбкой, отец, — ты не была растрогана, читая этот роман?

— То время прошло, отец, теперь мне известно, что этих великих чувств не существует в природе.

— Что ты об этом знаешь, мой бедный ребенок?

— Достаточно посмотреть вокруг.

Мы все рассмеялись, но Анну это ни капельки не смутило. Волосы, которые она в городе старательно зачесывала наверх, придавали ей строгий вид, противоречивший ее живости и веселой улыбке.

— Что за философия, Анна, — сказал я ей.

Она не ответила и, подняв руку, заправила локон, который упал ей на лоб.

— Можно иметь восемнадцать лет и быть немножко философом, — сказала Изабелла. — У молодых та особенность, что они будто созданы из одного куска, они либо за, либо против. Уклончивость, снисходительность, гибкость приходят позднее. Мне кажется, Анну сейчас прямо-таки коробят всякие романтические мечтания, и она холодно заявляет нам об этом. Ведь правда же, Анна?

Быстро нагнувшись, Анна сорвала какой-то дикий цветок, посмотрела на Изабеллу и, раскрутив его в пальцах, важно сказала:

— Обожаю, когда меня ловят с поличным, поневоле задумаешься. — И больше нами не интересуясь, она удалилась и села чуть выше на камень.

— Да, безусловно, этот ребенок пошел характером в бабушку, — сказал господин Букар, — но не могу же я посадить ее на хлеб и на воду.

— Сознайся, что ты будешь первый страдать от этого, — сказала Мари-Луиза.

Солнце заходило. Весь порт был залит розовым светом. Мы медленно двинулись вниз по тропинке.

XIX

Всякий раз, как я вспоминаю воскресный ужин в гостинице Масса, я будто снова слышу тот диалог:

— А я себя спрашивала, заставит ли ее кто-нибудь переменить решение?

— Я очень ее уговаривал потерпеть и продолжать хозяйствовать у себя в имении. Основной ее довод был тот, что со смертью Франсуа, а он был ближайшим соседом Гастов, ей стало совсем одиноко на ее землях. Я тогда только что получил письмо Никола Керюбека, в котором он извещал, что скоро приедет, и сообщил ей это. Она дала слово подумать и в конце концов согласилась. Об этом своем решении она мне сказала в тот самый день, когда мы впервые встретились с Никола.

Голос старой госпожи Букар и голос мэтра Лепере, ее и его лицо. Разговор несомненно светский, через пятое на десятое, разговор, который отнюдь не блистал новизной, но к которому, возможно, примешивалось чуть-чуть любопытства, а также стремления осветить кое-какие вещи, оставшиеся неясными, до сих пор оставшиеся неясными. Разговор, в котором речь шла о женщине, решившей уехать, но потом передумавшей. Тут было нечто напоминающее звено в цепи, стежок на шпалере, сделанный в нужном месте, дабы подчеркнуть объемность рисунка или придать правдивости какой-нибудь позе. История женщины, решившей уехать, но потом передумавшей, — почему? Эти вопросы — и много других — я ни разу не задавал себе в тот момент, когда мог бы на них ответить, потому что они, на мой взгляд, не имели тогда никакого значения. В этот же самый вечер, к концу ужина, заговорили о рыбной ловле и об охоте. Тоже избитая тема — про остров, где в чаще водятся кабаны и олени, а рыба так и кишит. Избитая тема, несколько анекдотов, но вдруг надо всем звучит чистый голос, голос Анны, с чуть резковатой ноткой, которая меня тогда удивила, но сейчас удивляет меньше. Словно и этот тон был мне нужен, чтобы составить или дополнить мозаику.

— Изабелла, расскажите и вы что-нибудь. Вы ведь дадите фору любому опытному рыбаку. Она родилась не здесь, однако никто не сравнится с ней, если надо найти рыбу, запутавшуюся в водорослях. Когда мы рыбачим с факелами, самая большая добыча у нее. А вы слышали, как она рассуждает о приливах или о направлении ветра?

— Это потому, что я новичок и хочу все понять, — засмеявшись, ответила Изабелла.