Когда прямо над ухом зазвучал рог, Свен подскочил, еще не успев толком проснуться. Голова кружилась, но рука сжимала рукоять Стража Валькирии. Перед глазами было темно, и он заморгал. Нет, это не сон: за пологом ревел рог, возвещая новую битву. Внутри шатра было темно, однако щель полога смутно светлела. Свен высунул голову – прямо перед шатром врага не было, – вернулся, схватил кольчугу и шлем, выскочил наружу, где были сложены щиты. После вчерашней схватки у его щита одна верхняя доска разболталась, поправить пока руки не дошли.

– Что такое? – окликнул он и тут же сам услышал доносящийся с востока, из темной степи, рев боевого рога и дружный крик.

И топот. Теперь земля дрожала не во сне.

– Волынцы знак подают – опять идут на нас! – крикнул ему Тьяльвар, уже в кольчуге, спешно подпоясываясь. – Давай, одевайся! Они там уже бьются!

Едва светало, лежащая внизу степь была еще черна, лишь желтый глаз встающего солнца, чуть подтекающий расплавленным золотом, таращился сквозь сине-черные облака. С юга донесся слабый звук рога – трубили в стане Грима, призывая все дружины к выступлению. Ему отвечали другие рога, передавая призыв дальше.

Из полутьмы выскочил незнакомый отрок – в шлеме, тяжело дышащий, возбужденный.

– Улебова чадь, вы не спите тут! – с древлянским выговором крикнул он. – Идите на подмогу! Их там до кура много – и конные, и пешцы! Князь послал!

– Идем, идем! – Свен взмахнул рукой. – Держитесь там!

Отрок убежал дальше по стану.

– Откуда у них пешие-то взялись! – выругался рыжий Логи, помогая Свену надеть кольчугу – с самого начала похода он был взят в оружничии, как Свен обещал его старшему брату, Фьялару.

– Откуда ни взялись… – буркнул Свен, подпрыгивая на месте, чтобы кольчуга села на плечах как надо. – Сейчас мы их закатаем в пироги…

Слабый успех первого набега на русский стан – нанеся русам урон, до их основной добычи арсии все же не сумели добраться – не заставил их отказаться от мысли о мести. Весь Итиль уже был полон разговоров об огромной добыче русов, половину которой привез тархан Варак, и желание арсиев отомстить за ограбленных и убитых единоверцев из Ширвана и Табаристана поддержали многие простые жители хазарской столицы – и жидины, и почитатели Тэнгри, которых здесь было большинство, и даже христиане. Вместе с арсиями из Итиля выдвинулось городское ополчение – несколько тысяч человек. Вооружение их составляли луки, копья, топоры, у иных лишь палки и камни, но, воодушевленные мыслью о грабеже, они были полны отваги. Не такие быстрые, как конница, они шли весь день и часть ночи и уже в темноте остановились на некотором удалении от русского стана, где встали отдыхавшие после первого боя арсии. Отсюда были видны тлеющие костры русов – длинная-длинная неровная цепочка. Разведчики донесли, что часть русов стоит на краю степи, перед станом: внезапного нападения больше не выйдет, оставалось надеяться на силу. Помогало то, что за те десять дней арсии до мелочи изучили расположение русского стана, знали и местонахождение добычи, и силы чужаков.

Полного рассвета ждать не стали – едва стало можно видеть землю под ногами, двинулись вперед. Трехтысячная пешая толпа шла в середине, с обоих боков ее поддерживала конница – несколько потрепанная в дневном сражении, но еще весьма сильная. За сотню шагов до стана, когда там впереди уже трубил рог, кони споткнулись о трупы – это были убитые днем арсии. Вид раздетых тел, уже поклеванных воронами и погрызенных степными лисами, еще более разъярил нападавших. Крики «Джундалла!» зазвучали еще яростнее, пехота тоже завопила, поддерживая свой боевой дух.

Доносящиеся из темной степи крики бесчисленных глоток сливались в общий вопль и вой.

– Чисто ку́ды вопят! – сказал Сдеслав, воевода словенской дружины.

В сарацинской кольчуге и шлеме, с щитом и секирой, он прохаживался перед строем своих людей, ожидая знака.

– Проклёнуши! – поддержали его словене. – Воют, игрецы.

После первых знаков тревоги Грим прислал гонца и приказал северным дружинам снарядиться, но оставаться на месте, перед станом, и вступать в бой, только если хазары прорвутся к ним. После тех потерь, какие они понесли вот только вчера, менее суток назад, это было разумное решение. Под гудение рога, горячащее кровь, с дружным торопливым топотом вперед, на звуки битвы, уже прошли одна за одной южные дружины: Грим с его варягами, радимичи, поляне. Волынцы и древляне, судя по звукам, уже вступили в бой, с ними был и сам Амунд плеснецкий.

Когда из темноты стали долетать воинственные крики и земля задрожала, Амунд велел выставить «стену щитов» в пять рядов глубиной. Над головами первого ряда были выставлены копья и ростовые топоры. Чтобы не оказаться прижатым к стану, где кое-как восстановили часть шатров и навесов, он дал знак идти вперед, и «стена щитов», эта ходячая крепость, двинулась в полутьму. Желтый глаз с востока, все сильнее подтекая плавленым золотом, пялился сквозь облака на два воинства, все быстрее сходящиеся на равнине у широкой реки.

– Алла! – кричали с одной стороны. – Джундалла!

– Тэнгри! – вторили им из пешей толпы в середине хараского строя. – Ургэ!

– Алга!

И даже раздавался из толпы знакомый киевским русам греческий клич:

– Кирие элейсон![10]

А с другой стороны раздавался низкий рев:

– Р-ру-усь!

– О-оди-и-ин! – протяжно выпевал во всю мощь своего голоса князь Амунд, призывая Отца Ратей.

– Пе-еру-у-ун! – с другой стороны строя отвечали древляне.

За время похода древлянский княжич Любодан сдружился с Амундом плеснецким: поддерживал его на советах, держался рядом при набегах на селения. Амунд не гнал его, а тем, что Грим и киевские варяги нехорошо смотрели на эту дружбу, только забавлялся: Хельги киевский ему не указ. Он помнил предостережения, которые сделала ему однажды некая коварная валькирия, да и сам был достаточно умен, чтобы не обманываться дружбой Любодана. Но сейчас от древлян требовалось только одно: не подвести и выстоять под ударами хазарской конницы. За время похода древляне тоже обзавелись кольчугами, шлемами и особенно были ценны как лучники.

Исходящая криком многотысячная толпа приблизилась. В русов полетели стрелы, и Амунд приказал поднять щиты. Теперь русский строй стал настоящей крепостью, закрытой и с боков, и даже сверху. Тем не менее стрелы летели так густо, что то здесь, то там кто-то в строю падал, вынуждая товарищей закрывать прореху.

Из полутьмы донесся крик, земля задрожала сильнее – конница арсиев сразу с двух сторон пошла вперед, нанося удар по крыльям Амундова строя. Русы остановились, готовые принять врага на копья. Те ударили враз с такой силой, что строй сразу с двух сторон прогнулся. Во множестве наседая, арсии с воинственными кличами рубили с коней, кололи копьями. Русы сами встречали их копьями, норовя насадить на острие и сбить с коня, рубили ростовыми топорами; сбросив всадника с коня, добивали на земле. Уже носились ополоумевшие кони с пустыми седлами, давя своих и чужих.

Видя, что в лоб волынцев не пробить, хазары попытались вскачь обойти их с тыла, но это не помогло.

– Во-оротись! – прокричал Амунд, и ряды просто развернулись, так что последний оказался в челе, и там всадников вновь встретила плотная «стена щитов».

Такая же стена получалась с любой стороны; арсии бешено носились вокруг волынской дружины, но пробить ее не могли ниоткуда.

Эту суматоху приметили Свен и Годо – все происходило перед ними, и уже достаточно рассвело. Пока всадники пытались пробить волынцев с тыла, братья переглянулись, и Годо махнул трубачу. Нельзя было упустить такой верный случай посчитаться за своих. Заревел рог, северная дружина бегом устремилась вперед. Не успевшие их даже заметить арсии оказались зажаты между двумя русскими дружинами; пытаясь двинуться вперед или назад, напарывались на копья и ростовые топоры. Зажатых в тесноте, их кололи копьями, сбивали с седел, рубили на земле.