Люди, побывавшие на войне, навсегда не такие, как те, кто там не был. Они могут быть веселыми и непринужденными, заниматься какими угодно мирными делами, но в людях, отмеченных войной, навсегда остается эта глубоко скрытая сосредоточенность, готовность в любой миг отбросить все и действовать, не тратя времени на колебания и раздумья. Тех, в ком война не пробуждает этой готовности, она пожирает первыми.

Годред и Свенельд вместе со своим отцом распоряжались, кого и что куда. Прямо с причала Альмунд изрядно удивил их, показав просторный новый двор на посаде:

– Это ваше, сынки.

За два года Альмунд исполнил обещание выстроить «палаты не хуже, чем у цесаря в Миклагарде», которое Свен поначалу принял за шутку.

– Для кого это? – Свен и Годо в изумлении озирались, стоя посреди изб, клетей, погребов, хлева и поварни.

– Для того, кто хозяйку приведет, – усмехнулся Альмунд; он не слишком удивился бы, если бы Годо и правда привез из похода дочь какого-нибудь знатного сарацина или хазарина. – Но можете оба жить, две избы жилые, места много.

В избах пока не было никакой утвари, кроме лавок и столов, но сложены были печи, в поварне устроены очаги в высоких деревянных коробах на земляной подсыпке. Туда отвели сотню свеев и данов, велев устраиваться.

Часть мешков Свенельд и Годред сразу отправили в гридницу.

– Вот это твоя доля, конунг, – объяснял Свенельд. – Это тебе выделили Арнор из Бьюрланда, Талай из Арки-варежа, Койпа Чудин и Борила Помостич – треть от добычи каждого, мы с Годо следили, чтобы все было честно. Нашу мы тебе передадим, как людей устроим. А остальные, мы с ними условились, будут подвозить, когда вожди на пир поедут.

За этой суетой братья не сразу вспомнили о женщинах. Альмунд при первой встрече сказал им, что все свои живы-здоровы, но пока у них имелись более важные дела.

– А это кто? – воскликнул Свенельд, вдруг увидев перед собой молодого верзилу, очень похожего ростом и сложением на Годо, а лицом – на мать. – Ётунов ты свет!

– Это я, твой младший брат Велерад, – приветливо улыбаясь, непривычно низким голосом пояснил верзила.

Младший из троих братьев сильно вырос за последние годы, раздался в плечах, черты округлого лица сделались жестче, а голос – ниже. От летних походов Олав отказался, пока большая часть его людей была в отъезде, но дань собирать приходилось по-прежнему, и Велераду с Альмундом хватало работы. Привыкнув тащить воз забот обо всей семье, о хозяйстве и по службе, он теперь выглядел старше своих девятнадцати.

– Годо, ты посмотри на него! – Изумленный Свенельд обнял Велерада, причем убедился, что теперь тот равен ему ростом и больше не получается смотреть на него сверху вниз. – Вот как наше щеня-то выросло! Говорят, ты и чадом обзавелся?

– Да уж второе на подходе, – хмыкнул Велерад.

Свен только головой покачал: младший брат не просто вырос – он сам стал отцом, а значит, сделался как бы старше двоих старших.

– А где… – Эти мысли привели ему на память еще кое-что, и он вопросительно огляделся.

Они стояли в гриднице, возле стола, только ждавшего, чтобы его заполнили мисками и блюдами; перед конунговым сиденьем лежали тюки и мешки, отроки несли еще мешки… Сновали люди, переговаривались на славянском, русском, северном языках. Велерад живо огляделся, уже привычно скользя глазами поверх голов; приметил кого-то и призывно махнул рукой.

Из толпы выбралась молодая женщина и несмело остановилась в паре шагов от братьев.

– Я хотела побыть с ней, но она никого не хочет видеть, даже меня… – в смущении пробормотала Витислава.

Свен невольно присвистнул, разглядывая ее и пытаясь уяснить себе, кто перед ним.

Во время похода он редко вспоминал об оставшейся дома супруге: ежедневные заботы и опасности не оставляли досуга для праздных мыслей. Он помнил о ней – и, как ему казалось, помнил ее. Но сейчас с ним случилось почти то же, что с Арнэйд, когда она увидела в лесу его самого: глаза узнавали знакомый облик, но рассудок отказывался принять увиденное, потому что был к этому не готов.

Он хорошо запомнил, что Вито – маленькая. Но та, что стояла перед ним, маленькой не была. Это была очень молодая, но вполне взрослая женщина ростом три локтя с полпядью. Белое покрывало замужней не смотрелось на ней странно, а лишь подчеркивало нежность кожи и тонкость черт. А главное – светлые, искристые серые глаза в окружении черных ресниц. Эти глаза смотрели на него с недоумением и смущением. И Свен разом осознал две вещи. Первое: как красива эта благородная госпожа, чья княжеская кровь сказывается в каждой ресничке. И второе: как ужасен перед ней он сам – дикий, немытый, с кое-как отросшими волосами и неухоженной бородой, пропахший землей, водой, дымом костров, одетый в чужой овчинный кожух, под которым сарацинская камиса и дурра́, обе не стираны месяца два, с самого Булгара…

Впервые в жизни Свенельду сыну Альмунда захотелось оказаться кем-нибудь другим или хотя бы в каком-нибудь другом месте.

– Будь жив, господин. – Витислава попыталась улыбнуться ему, ее губы дрогнули, но в глазах было лишь изумление. – Я рада видеть тебя невредимым… Ульвхильд на днях сказала – мол, мы не знаем, кто из них возвращается живым…

Она говорила, будто рада, но на самом деле старалась убедить себя: это и правда он, тот, кого она ждала.

– Я так волновалась… и матушка тоже. Но мы не верили… мы же знали, что вы хорошо защищены вашей удачей… Ты все время носил мой поясок, да?

– Н… нет, – хрипло выдавил Свенельд. У него и самого было чувство, будто он не настоящий, тот, кого она знала, а чужак, выдающий себя за него. И в любой миг его притворство могут разоблачить. – Не все время. Сначала носил, а потом он порвался… Два года же… Я… – Он глубоко вдохнул, пытаясь собраться с мыслями. – Я… погоди. Помоюсь хоть как… А то стыдно перед людьми. Как ётун, гля…

Он поперхнулся, чувствуя себя истинным чудовищем из воды, что незваным вперся в пиршественный покой к королеве. Хороший из него муж для этой княжны, похожей на цветок из серебра, в ком юность и высокое происхождение оттеняют друг друга и озаряют ее звездным сиянием!

Глаза Витиславы раскрылись шире, в них мелькнули удивление, обида… Он больше ничего не хочет ей сказать? Он не рад ее видеть? Но Свен отвернулся и устремился прочь из гридницы. Как нелепо все вышло! Если бы он вспомнил о ней заранее, то постарался бы сперва хоть в приличный вид себя привести!

Однако с собой он уносил тягостное чувство, что преграда между ними не исчезнет вместе с походными запахами и грязной одеждой. За эти два года он стал человеком другого мира, и по-настоящему вернуться, по-настоящему отыскать путь в мир обычных людей будет немногим проще, чем было найти дорогу от низовьев хазарской реки Итиль до знакомой Мерямаа. Многим это не удается, и поход становится единственным возможным для них образом жизни. Сейчас Свенельд чувствовал себя одним из таких людей и стремился скрыться с глаз собственной супруги, как другие стремились в объятия своих.

Альмундова баня у протоки, где Радонега с Витиславой когда-то ткали обережные пояски, оказалась тоже назначена под постой, и там по лавкам раскладывали свои пожитки уцелевшие псковичи и их псковская чудь. От тех и других осталось по половине, всего чуть больше полусотни человек. Все два года они держались вместе, а последние несколько месяцев, со времени гибели княжича Благомира, слились в одно. Сыновьям Альмунда и их дружине мыться пришлось в поварне нового двора, где легко было нагреть воды, засыпать земляной пол соломой и поставить корыта. Не настоящая баня, но все лучше, чем ничего.

– Это разве моя? – удивился Свенельд, взяв в руки сорочку, когда Велерад принес им в поварню чистую одежду.

– Твоя! – Брат хлопнул его по плечу. – Твоя жена тебе десяток нашила. Такая рукодельница, мать не нарадуется!

Свенельд провел пальцем по тонкому беленому льну: опрятный шов, ровный и прочный, стежочки меленькие, в две-три нити. Сыновьям Радонеги и прежде не случалось носить дурно сшитых рубах, но в этой было какое-то особое обаяние, будто она не из простой тканины, а из белого облака. Даже пахло от нее чем-то домашним, приятным.