Пакс не реагирует на горечь этих слов. Сейчас он слушает только свою интуицию, главное — найти точку соприкосновения с юношей.
— Если колеса приличные, то ничего с ними не стало. Конечно, прежде чем заводить мотор, надо сначала залить по новой все жидкости. Бензин, антифриз, масло. При необходимости — сменить масляный фильтр, проверить свечи, аккумулятор, тормозные колодки, тормозную жидкость. И промыть воздушный фильтр. «Хонда-750» стоит того, чтобы о ней заботились как следует.
Эми смотрит на него в изумлении. Комментарии Пакса переносят ее в прошлое, в авторемонтную мастерскую, которая так притягивала ее бывшего мужа… С каким возбуждением он рассматривал последние модели, полученные родителями, как Алексис визжал от счастья, сидя на крепких коленях Сони… Эми боялась, что он свалится с мотоцикла, сломает себе что-нибудь, сердилась на мать, а та лишь смеялась и говорила, что за сорок лет езды на мотоцикле у нее не было ни единой аварии.
— У тебя что, есть мотоцикл? — спрашивает она Пакса.
— Теперь нет. Два украли. А последний был черный Virago 1100. Так что третий я решил не заводить. Но, честно говоря, все равно тоскую по реву мотора, скорости, адреналину.
Алексис улыбается. На краткий миг он перенесся вместе с Паксом в мир, недоступный другим.
— Живот уходит в ребра, ветер бьет по ушам, куртка вздувается пузырем, — бормочет он.
— Вот откуда желание стать пилотом, — говорит Пакс больше для себя, чем для других. — Вот, значит, что тебя привлекает. Рвануть вперед, оставить все позади. Уйти в отрыв.
Внезапно ему кажется, что он понял, расшифровал Алексиса. Истоки его желаний. Его мечты. Бездну отчаяния. Сколького он лишил мальчика. И тут же перед ним мелькает возможность другого пути. Может быть, Пакс потерпит неудачу, сломается, как неопытный пловец, который прыгает с вышки и разбивается о поверхность воды. Что ж, посмотрим.
— Я мог бы сесть за руль «Хонды». И прокатить тебя, если мама не против.
— Я, вообще-то, совершеннолетний, — возражает Алексис, не отвечая ни да, ни нет. — Сам могу решать.
— Здесь в округе масса пустых дорог. И лесных, и полевых, — в этом прелесть загородной жизни. Стоит отъехать в сторону от шоссе или вокзала, и ты оказываешься совершенно один. Ну, то есть вдвоем, если ты сядешь ко мне за спину.
Алексис поднимает очки, словно хочет лучше видеть. Ему кажется, он что-то упустил. Он проводит ладонью по волосам, для солидности, чтобы выиграть время, он сторожит реакцию матери. Он знает, чего она боится: он может попасть в аварию, потерять единственный здоровый глаз или что-то сломать, или даже вообще погибнуть. Его добровольное затворничество имеет хотя бы то преимущество, что Эми всегда знает, где ее сын — в безопасности, за бронированной дверью. Еще она знает, что в конце концов Алексису станет тесно в этой квартире. Они оба это понимают. Музыка, которую он сочиняет и слушает беспрестанно, только уводит его от реальности. Так или иначе, Алексис должен выйти, восстановить связь с наружным миром, или наступит конец.
Она кивает, грациозно склоняя голову, как умеет только она.
— Надо подумать, — говорит Эми.
Одним ударом
Наступает ночь, каждый ворочается в постели и не может заснуть. Все они словно идут по натянутой веревке, не видя противоположного конца: а вдруг она лопнет, а вдруг — провал?
Эми вспоминает, как она ошибалась в прошлом: уговаривала Алексиса поселиться в студии, а вышло так плохо. Она думала, что действует в его интересах, а создала условия для трагедии. И вот теперь, четырнадцать месяцев спустя, она снова задает направление его жизни. Может, это опять ошибочное решение? Ей мерещатся жуткие образы и звуки, искры искореженного металла, разбитая «Хонда», тело, падающее на асфальт, сирены полиции, бегущие санитары с носилками. Плохая мать. А вот грузовик, лежащий под откосом, запах грязи и крови, рыдания вдовы или сироты. Скверный человек. Она борется, пытается овладеть собой. Рука тянется к ящику тумбочки, где лежит упаковка скенана, — и опускается. Она думает о Паксе, о Макконахи: «проговорить свои страхи» — может быть, попробовать? Молодая женщина покидает кровать, встает перед зеркалом в темной деревянной раме, открывает рот; выполнить задуманное труднее, чем она воображала. Она выглядит и стыдно, и глупо, — но вот она проводит языком по губам и наконец выговаривает:
— Это не предчувствие беды, меня просто мучает совесть. Пакс ни за что не станет рисковать, они не разобьются. НЕ разобьются.
В темноте своей комнаты Алексис, взбудораженный, уставший бесконечно вертеться на постели, встает и садится за рабочий стол. Надевает наушники, начинает быстро стучать по клавишам и добавляет к вещи, которую он сейчас спешно записывает, нервную, нутряную партию басов. То, что он сейчас чувствует, сбивает его с толку. Он с удивлением понимает, что на несколько минут забыл и про слепой глаз, и про свое затворничество. Этот Пакс Монье пробудил в нем желания, которые он считал навсегда утраченными. По идее это должно радовать, но ему, наоборот, больно. Он вспомнил, какую радость доставлял ему раньше этот покинутый мир. Неужели он открыл ворота троянскому коню? Он гадает, каковы истинные намерения Пакса, какое место тот хочет занять в ячейке, образуемой им и матерью. Урезонивает себя. Благополучие Эми важнее всего. Это ради нее он согласился поехать с Паксом на мотоцикле. Она любит этого человека, — значит, надо доверять ее выбору. Только теперь он не уверен, что может кому-либо доверять. Он сделал над собой колоссальное усилие, он согласился выйти во внешний мир, пойдет за незнакомым человеком. Не слишком ли смелый шаг? У него вдруг кружится голова, дыхание сбивается, на лбу выступает испарина. Палец бьет мимо клавиши, но вот что поразительно: рождается звук, такой неповторимо прекрасный! Он звучит в унисон с пульсацией его сердца, и вдруг за ним тянутся такты и аккорды, рождается мелодический рисунок, и этот кусок — самое яркое, сумасшедшее, талантливое из всего, что он сочинил.
Пакс словно выпотрошен, он лежит в постели и плачет. Так выходит напряжение. Он сумел вывернуться, не врал напрямую, он выдержал, но был на волоске от провала. Хотя встреча длилась меньше часа. А как он проведет с мальчиком целый день? Он тревожится, но не жалеет о том, что вышло. Едва увидев Алексиса, он понял, что сделает невозможное, чтобы вернуть ему любовь к жизни. И дело не в том, что он сын Эми (хотя и это, конечно, тоже), и даже не в том, что по возрасту он годится ему в сыновья (образ Кассандры весь вечер неотступно стоял перед глазами), а просто он почувствовал, что собой представляет сам Алексис — человек сложный, глубокий и очень особенный, — одновременно трезвый и потерянный, ранимый и привлекательный. Боль и раскаяние Пакса оживают с новой силой и толкают мысль на скользкий путь сомнения: а разве меньше была бы ответственность, если бы мальчик был взрослее или не так красив? И были бы у него не эти трогательные непарные глаза, а, например, волчья пасть! И он увлекался бы простоватыми героями телеэкрана, а не Роном Вудруфом и Мэтью Макконахи? Пакс открывает еще одну разновидность подлости: подгонять меру сочувствия под адресата. «Ну что я за кретин, — думает он. — Сам себе придумал какие-то двойные стандарты: ничто не говорит о том, что я бы действовал по-другому, если бы Алексис не был таким интересным человеком». Пакс принимает снотворное, чтобы прекратить бессмысленное самоедство. Когда он наконец проваливается, в голове все еще вертится вопрос, заданный мальчиком, — и переходит прямо в сновидения: чего же, по существу говоря, страшится он сам? Не вылечить мальчика или не искупить вину? Быть полностью разоблаченным? Или потерять Эми?
Он ничего не потеряет, все останется при нем — по крайней мере, в ближайшем будущем. Наутро Эми Шимизу просыпается с ощущением легкости. За ночь тревога улеглась. Она пишет Паксу трогательное сообщение и благодарит за то, что он так правильно выбрал тон в разговоре с Алексисом. Они знают, что несколько дней проведут в разлуке: Пакс ненадолго уезжает под Ниццу — съемка телефильма с его участием запланирована еще с прошлого лета.
