Миша просыпается вся в поту, садится на постели.

Ее сердце стучит как барабан, она с трудом выравнивает дыхание. Прячет лицо в ладонях и душит подступающие рыдания.

Несколько дней спустя я снова прихожу проведать Миша. Пошатываясь, она стоит в центре комнаты и опирается рукой о трость.

— Я могу уже еще сама застелить кровать! На это уходит время, много времени, с этим не повздорить, но у меня получается. А она все равно заявляется каждый день и перестилает по-своему, делает все заново, каждое утро, она расправляет… покрытие, видишь, точно я плохо его разложила.

— Кто же это?

— Дама, которая делает убор!

— Миша, так ты просто скажи ей: пожалуйста, не перестилайте кровать, я сама заправляю ее.

— Я говорила! Но она в ответ только закатывает глазуньи, будто я какая-то глупая старая корова.

— Уверяю, у нее и в мыслях не было оскорбить тебя. Давай я с ней побеседую?

— Нет-нет, у тебя есть дела поважнее. И кстати, с мытьем теперь тоже одно расстройство. Новая садилка не разрешает мне принимать душ самостоятельно.

— Я знаю, Миша, но тревоги твоей сиделки оправданны, ведь недавно ты опять падала. Так что это исключительно ради твоего блага.

— Мое благо… Оно совсем в другом, Мари. Мое благо — в том, чтобы меня оставили…

На протяжении нескольких секунд она подыскивает нужное слово, но так и не находит его.

— В покое?

— Да. Вот-вот. В покое. Сюда все время кто-то забегает. Чтобы принести утренник, пилюли, полдник, положить белье, застелить кровать, навести порядочность, узнать, как дела, выспросить про того и про этого, все время, все время, тук-тук — и хоп, они уже тут, понимаешь? А если ты не хочешь видеть их, ты не можешь взять и… исчезнуть.

— Понимаю, Миша. Присядешь ненадолго?

Она опускается в кресло.

— Ты уже подала обновку?

— Да, Миша, на этой неделе объявление выйдет в «Монд», а на будущей — в «Фигаро». Я тебе сразу сообщу, если у меня появятся новости.

Она вносит эти сведения в свою мысленную записную книжку.

Отныне Миша начинает ждать. Надеяться. Не осмеливаясь задать мне ни одного вопроса, она будет заглядывать в это приоткрытое окно надежды так долго, как сможет.

— А мои пуловеры? С ними та же история. Видишь, я сама их прекрасно развешиваю. Чего она примешивается?

— Скажи-ка, ты не боишься, что сиделка обнаружит твою бутылку виски?

— Она хорошо спрятана, поверь. Еще глубже, чем раньше. И дело не в этом: мне просто не хочется, чтобы кто-то рылся в моем шкафу. Расскажи теперь, как твои дела.

— Все идет своим чередом, Миша.

Она окидывает меня внимательным взглядом.

— Ты причесываешься?

— Да, Миша, я причесываюсь. Я тебе уже объясняла: такие кудри, как мои, аккуратно не уложить.

— А, ясно… Ну, раз ты так считаешь. Жалко.

В комнате воцаряется молчание. Мы думаем каждая о своем.

— Вообще-то у меня есть для тебя одна новость, Миша… Я жду ребенка.

Она делает вид, будто не слышит.

— Хочешь шоколадных конфет? Они с алкоголем, ну совсем с чуть-чуточкой, но очень вкусные, просто объедки. Это мадам Данвиль мне принесла.

— Миша, ты слышала, что я сейчас тебе сказала?

— И что за парень?

— В смысле — что за парень?

Она вдруг теряет терпение.

— Ты не знаешь, кто парень?

— Ну почему, знаю, но не думаю, что он мечтает стать отцом.

— Он новый?

— Да, в смысле нет, не совсем новый, мы встречаемся несколько месяцев. Его зовут Лукас, я пару раз говорила тебе о нем. Познакомились мы на вечеринке. Он очень славный, но вместе мы не живем, и к тому же… Он скоро уедет за границу. Знаешь, я не думала, что смогу забеременеть. Доктор в больнице — ты помнишь? — говорил, что у меня точно будут осложнения, что я вряд ли… Потому-то я…

— Да, помню. Во время той болезни ты была такая…

Она взмахивает рукой, изображая нечто растворяющееся в воздухе.

— Ты была совсем… Это правда. И теперь ты в тяжелом положении. Невероятно.

— Да, ты права, так и есть: я в тяжелом положении, Миша, и мне дико страшно.

Я замолкаю и вглядываюсь в ее лицо в поисках признаков осуждения или, наоборот, радости. Но в глазах Миша стоит прежнее выражение чрезвычайного внимания.

— Ты уже рассказала парню?

— Пока нет. Сперва хочу разобраться со своими чувствами. Понимаешь, Миша, я боюсь… Я не знаю, получится ли у меня. Стать матерью. Я боюсь, что у меня ничего не выйдет. Боюсь, что буду повторять какие-то не те поступки, боюсь, что какие-то поступки будут повторяться помимо моей воли, словно проклятие, словно неизбежность, боюсь, что тени, воспоминания, все то, что дремлет в крови, в мировой истории, выйдет наружу и я не смогу ничего с этим поделать. Понимаешь? И потом, достаточно ли во мне любви, терпения, чуткости? Как узнать, смогу ли я прижимать его к себе, заботиться о нем, воспитывать его? Смогу ли разговаривать с ним, беседовать о важном, отпускать его кататься на санках, переходить дорогу самостоятельно? Соображу ли, как делать все правильно? Я боюсь, что не буду любить его, я боюсь, что причиню ему вред, я боюсь, что он не будет любить меня.

— Так грустно… Чем мне угощать посетителей, когда новые конфеты от мадам Данвиль закончатся?

— Возможно, будет лучше, если я сделаю аборт.

— О, нет-нет.

— В смысле — нет?

— Нет, нет и нет… И это никак не связано с той дамой, она так мила, со своим шиньоном, всегда безукоричневая, одета с булавочки!

Миша замечает мой оторопелый вид.

— Ну, ты же знаешь, дама, которая выжила в лагере…

— Симона Вейль?

— Вот-вот, она самая, и это очень здорово. То, что она сделала для женщин.^[3] Просто невообразительно. Но это никак не связано с нею.

— Нет, конечно…

Заметно потрясенная, Миша погружается в свои мысли.

— Ты что-нибудь читаешь? — нарушаю я молчание.

— Шрифт мелкий.

— Я ведь принесла книги с крупными буквами. Ты разве не пробовала их читать?

— Какие?

— Те, что я вручила тебе во время нашей прошлой встречи. С крупным шрифтом.

— С крупным? Ну, это для стариков… Я их одолжила тому господину.

— Какому господину?

— Тому. Тому, который показал мне, как открывать окно пошире, хотя это запрещено. С помощью мясника.

— Кто он такой? Один из сотрудников?

— Да нет, это же запрещено, говорю тебе.

— Ну так кто он?

— Мой сосед, ты его уже встречала. Он еще носит твистовый костюм.

— Месье Тердьян?

— Да. И поверь, он отлично ориентируется в здании, он давно тут живет. Он показал мне, как… как это… — Она вздыхает. — Щелк — и готово! Короче, окна можно открывать нараспашонку, но нам этого не позволяют. Потому-то, когда они приходят, я — хоп! — Не вставая, она делает вид, что подскакивает к окну. — И оно закрыто.

— Смотри не вывались!

— Мясник должен быть очень острым. Я принесла его из столовой в тот вечер, когда давали роз… буф…

— Ростбиф?

— Ты ведь знаешь, что у меня не было…

— Ростбифа?

— Детей.

— Разумеется, знаю, Миша. Но у тебя есть я. Я с тобою.

— Ты много плакала. Когда он сказал тебе об этом, врач, когда он сказал тебе, что вероятность мала, совсем мала, что ты едва ли сможешь быть в тяжелом положении. Ты много плакала.

— Это правда. Но, возможно, сейчас не самый подходящий момент.

— Возможно, самый подходящий момент вообще никогда не наступает.

Миша смотрит в окно. А потом снова поворачивается ко мне.

— Послушай, я не хотела иметь ребенка. Ни крошечки. Ни семьи, ни детей. Вообще ничего. Если бы вы не жили надо мной, у меня все так и осталось бы по-прежнему. Я была лишь беседкой… соседкой, которая уютно устроилась в своих углах. Когда ты пришла в первый раз, помнишь, потому что тебе было так одиноко у себя дома, ты просидела там одна день, два, больше, ты не была готова говорить, да и я тоже, мне было неуловимо. Ты поела, а потом снова ушла к себе. Ночью я не сомкнула ушей. А потом ты пришла во второй раз и подняла на меня глаза, эти огромные глаза, которые умалишали меня, и тогда я впустила тебя в свой дом. А потом, всякий раз, когда ты приходила, я оставляла тебя в гостях до самого вечера, а потом я купила фломастеры, и цветные бумаги, и ножницы, а потом наши походы в зоопарк по утрам, ты помнишь, маленькие пластиковые зебры, они тебе нравились, а потом пластилин, а потом клубничный компот в коробочках, которые мы клали в мо… морозник. Ты приходила почти каждый вечер. Да, так все и было: маленькая веточка стучалась в мою дверь и оставалась ночевать. Ты оставалась, когда дела шли совсем плохо, когда… В общем, что было, то было. Прости, что я так… взболталась. Я хочу сказать вот о чем: решение принимать тебе. Ты взрослый человек. Но перед тем как ты примешь решение, я скажу кое-что еще: это самое важное, важнее этого нет ничего в мире.