В глазах дерзкой блондиночки, когда она смотрела, застыл ужас. Не страх, а брезгливый ужас. И это, оказывается, неприятно.

Именно под этим надменным взглядом голубых глаз я в полной мере осознаю собственное ничтожество. У меня даже одежды нормальной нет. Водолазка и та от Игоря – младшего брата, а он двухметровый здоровяк. Есть несколько комплектов формы, которую я теперь не имею права носить, и старые вещи. Рубашки с воротником, открывающим шею, майки с коротким рукавом. Но если нимфу пугает один шрам на щеке и небритая физиономия, что с ней и ей подобными случится, если позволить им разглядеть больше? Люди предпочитали делать вид, будто войны нет, а если есть, то где-то далеко, и следов она не оставляет.

Валерий Иванович говорит, что гардероб – его забота. Определенный круг, определенные требования и необходимость одеваться за чей-то счет тоже бьют под дых.

Ему всю жизнь внушали, что солдат – расходный материал, но почему-то не объяснили, что делать, если на войне ты стал не нужен, но чудом остался жив.

Ника

«В самом-то деле! Он издевается? Ну, хочет нанять охранника, почему все это нужно делать у меня за спиной? Нельзя посоветоваться? Придумать вариант, который устроит обе стороны?» – бурчу я, стаскивая домашнее платье. – «Зачем нужно приглашать этого? Чтобы все друзья разбежались в ужасе? Неужели нет других вариантов!».

Злость кипит внутри и очень хочет вырваться наружу. Но я пока не знаю, как дать ей выход. Не мебель же крушить. Присаживаюсь на кровать и закрываю глаза, проваливаясь в воспоминания.

Позавчера, вечер

Каблук ломается, и я бегу, спотыкаясь и пролетая в лужи до середины щиколотки. Дыхание сбивается, и я не знаю, что будет хуже: если мерзавцы меня догонят или если отец узнает, что я снова сбежала после назначенного им комендантского часа. В общем-то, если меня догонят эти психи, отец точно узнает, где проводит ночь его дочурка. Очень плохо! Просто отвратительно!

До припаркованной за углом машины остается совсем чуть-чуть. Я дергаю дверь, вваливаюсь на водительское сиденье, тут же завожу мотор и блокирую двери. Теперь в безопасности. Ушла. Все же Лизка – тварь! Вытащила меня в этот гадюшник – кто только надумал назвать его ночным клубом? – и свалила с официантом! Ладно бы с кем! Она потащила себе в постель разносчика бокалов и бросила меня одну в потной и обдолбанной толпе пьяных уродов!

Ладно, я тоже не трезва. Пара бокалов вискаря дома, пара коктейлей тут. В голове до сих пор шумит. Не знаю от выпитого или от похотливых взглядов тех парней. Они подвалили ко мне в центре зала и активно делали вид, будто мы уже знакомы. Сочли меня более пьяной, чем я есть на самом деле. Это забавляло. До той поры, пока они не решили, что я должна непременно поехать с ними скоротать вечер.

Поначалу вылазки в такие сомнительные места будоражат. Кровь играет и в ней скачет адреналин, но потом… потом, границы размываются. Знакомства опаснее, клубы подозрительнее. И вот сегодня Лизка бросила меня и свалила, а я еле сбежала! Я не готова спать с первым встречным, в отличие от нее. Я вообще не готова ни с кем спать. Только вот она этого не понимает. «Зачем лишать себя удовольствия?» – передразниваю я приятельницу и даю по газам.

Прикрываю глаза, стараясь отвлечься и не вспоминать, как меня прижимают к потному телу, прогоняя из памяти сжимающиеся руки на талии, упирающееся в спину чье-то достоинство. Нет! К демонам такие развлечения!

Домой в таком виде ехать нельзя, поэтому я поступаю, как обычно: втапливаю посильнее и мчусь на побережье. Несколько часов, проведенных наедине с природой, выветривают хмель, я успокаиваюсь и возвращаюсь домой.

Как же я ошибаюсь, когда рассчитываю, что получится вернуться тихо и незаметно, как обычно! У дома меня уже ждут. Несколько полицейских машин, люди и взбешенный отец в домашнем халате! Это меня тревожит особенно. Он даже в столовую спускается в деловом костюме. Сильнее него меня пугает заплаканная мать Лизы.

– Ты? Где? Была? – спрашивает отец отрывисто, едва я вываливаюсь из новенького блестящего «лексуса». Сейчас в скоплении людей я с неудовольствием осознаю, что вообще-то так и не протрезвела. Колготки на мне порваны, волосы растрепаны, а на одной туфле не хватает шестнадцатисантиметровой шпильки. Красавица, ничего не скажешь. Папина гордость. Ладно, хоть травку сегодня не курила… или курила? Черт, какая же каша в голове!

– Я…я… – папе я ответить не успела.

– Ника-а-а-а, – кидается ко мне с рыданиями Маргарита Игоревна. – Мою Лизоньку, мою девочку убили!

Да, согласна, случившееся с Лизой ужасно. Я сама перепугалась и до сих пор не могу отойти. Но это глупая случайность, она просто пошла с гребанным извращенцем, и он ее убил. Это не повод устраивать панику! С чего отец решил, что меня ждет такая же участь? Я подвергалась гораздо большей опасности, пока с подругой было все хорошо. В конце концов, именно она всегда была инициатором таких развлечений. Лиза любила адреналин и пощекотать себе нервы, а я шла у нее на поводу. И я лукавила, когда называла Лизу лучшей подругой. Она была скорее приятельницей, с которой хорошо, хоть и опасно тусоваться. Поэтому и скорблю я меньше, чем следовало. Хотя, кто придумал определять меру скорби?

Сажусь перед зеркалом и три раза выдыхаю. Пусть решают, что угодно! Я не намерена сдаваться. Похороны Лизы будут походить на светский раут. В наших кругах из любого мероприятия устраивают показ мод и тусовку. Меня это злит, пока я наношу широкой кисточкой румяна на бледные скулы. Я должна думать о смерти Лизы перед ее похоронами, а не про то, какие туфли надеть от Джимми Чу или Кристиана Лабутена, чтобы они соответствовали дресс-коду, в них можно было долго стоять и не сдохнуть, ну и чтобы в таких не притащилось полкладбища.

Останавливаюсь на строгих черных лодочках на шестнадцатисантиметровой шпильке. Матовая кожа как нельзя лучше соответствует случаю. Платье доставили еще утром. Строгий силуэт, черный тяжелый матовый бархат. Подол чуть ниже колена и воротник лодочка. Из украшений лишь нить черного жемчуга. На волосах шляпка с вуалью и обязательно кружевные перчатки выше локтя. Я замираю перед зеркалом, и на глазах снова выступают слезы. Во мне нет ничего настоящего. Идеально уложенные светлые локоны, безукоризненно сидящие вещи – все фальшь. Даже на похоронах мы должны играть в светское общество, где нет места настоящим чувствам. Все бесит; а охранник, который потащится со мной и будет отвлекать внимание от гроба с подругой, особенно. Все будут пялиться на меня и его колоритную рожу, а не на Лизу. Это злит. Сегодня ведь последний день, когда она может быть в центре внимания.

Нужно ехать одной. К тому же Павлик обещал за мной заскочить. После смерти Лизы мы сблизились, а нравился он мне еще с прошлого года. Мы с ним неплохо зажигали на выпускном, но потом что-то не сложилось. То ли я была слишком гордой и не сделала шаг навстречу, то ли он был обычным балованным мудаком. Но кто в нашей тусовке не такой? У меня тоже характер не ангельский. Паша мне нравится до сих пор.

Беру в руки высоченные шпильки и выхожу на балкон. Спускаться по пожарной лестнице, мне не привыкать.

Лучше выйти через «черный ход», чем скандалить и кому-то доказывать свое право жить самостоятельно, без страшных, как моя смерть, надсмотрщиков.

В узком платье перелезать через перила на лестницу неудобно, но я подтягиваю повыше подол и, аккуратно спустившись по ступеням, прыгаю на землю, тут же угодив в чьи-то сильные объятия.

– Тихо! – слышу на ухо, и я почему-то подчиняюсь хриплому, угрожающему голосу. Не ору, а аккуратно разворачиваюсь, все еще сжимая в руках туфли, и смотрю в отстраненно-холодные зеленые глаза своего телохранителя. Вот какого дьявола он здесь делает? Неужели так необходимо мне мешать? Даже побрился, мерзавец!

– Ты! – от возмущения задыхаюсь, с неудовольствием отмечая, что в отличие от взгляда, руки у него обжигающе-горячие. – Что ты здесь делаешь?