Я снова очистила царапины, продезинфицировала их йодом, а она даже не проснулась. Потом я положила на царапины вату и забинтовала руку. Пальцы у нее тоже распухли и покраснели, а красные линии сделались темнее. Я поняла, что это заражение от укуса щуки, и решила дать ей амоксициллин — это такой антибиотик — а потом следить, чтобы она лежала в тепле и много пила.

Мне пришлось ее потрясти. Она открыла глаза и посмотрела на меня мутным взглядом, словно пьяная. Она вся была мокрая от пота, мерзла и дрожала. Я надела на нее красный свитер — сама она не смогла, — заставила ее сесть и проглотить таблетку. Потом я завернула ее в одеяло и села рядом.

— Я заболела, — сказала она.

— Я знаю, но ты поправишься. Ты заразилась от укуса щуки, но я дала тебе антибиотики.

— Круто. — Она улыбнулась и заснула снова.

Сегодня было холоднее. Солнце уже встало, но листья вокруг нашего лагеря покрывал иней. Щука вся почернела от дыма. Из нее капала какая-то белая жидкость и с шипением испарялась. Кожица стала хрустящей, и из-под нее виднелось белое мясо.

Я вскипятила чайник и приготовила нам обеим чай. Молоко кончалось. Пеппа не хотела чаю, но попила воды. Она скинула с себя одеяло, и я снова положила ей на лоб тряпку. Лоб был горячий.

Потом она заснула, и я прикрыла ее потеплее. Я сидела с ней уже несколько часов. Вставала только подкинуть дров в костер и пописать. Если бы у меня был телефон или планшет, я бы поискала информацию об укусах щук, узнала бы, какие у нее на зубах бактерии и как их убить. На пачке амоксициллина написано принимать по таблетке два раза в день, а у нас осталось три таблетки.

Ни планшета, ни телефона у меня не было, а чтобы выйти в Интернет, пришлось бы опять ехать в библиотеку. Бросить Пеппу одну я не могла. Через пару часов она проснулась и попросила воды и вообще выглядела как-то поживее. Она даже сказала, что голодная, и я дала ей солонины и фасоли. Потом я вскипятила чайник и заварила ей чай из сосновых иголок, потому что они содержат витамин С. Я добавила сахара, так что получилось неплохо.

Я снова размотала повязку. Рука распухла еще сильнее, гноя стало больше, и красные линии тоже никуда не делись. Я очистила раны, и Пеппа снова заорала, когда я залила их йодом. Она уже была не такая горячая, но очень устала, так что снова заснула.

Я сидела и думала, что теперь делать. Я предвидела что-то подобное, когда брала антибиотики, но их было мало, и я не знала, хватит ли четырех таблеток. Укус щуки я точно не предусмотрела, но была уверена, что проблема в нем.

* * *

Я всегда ухаживала за Пеппой, когда она болела, давала ей калпол, если у нее резались зубы или поднималась температура. Мне было всего четыре, но Мо ею не занималась. Иногда она валялась пьяная, а иногда начинала паниковать и рыдать, если мы заболевали или, скажем, царапались. Потом она все равно напивалась и засыпала.

Когда она получила письмо, что меня переводят в группу для уязвимых учеников, она тоже паниковала, потому что решила, что я отсталая. Меня перевели туда после седьмого класса, потому что я плохо писала. В смысле, буквы и слова. Читала я хорошо, но писала реально, как отсталая. Когда я думала, все было нормально, но слова получались кривые, с ошибками и вообще как будто на другом языке. Иногда я что-нибудь писала и уже через пять минут не могла сама прочитать, что уж о других говорить. На компьютере выходило лучше, но все равно иногда я делала тупые ошибки. Пеппа писала хорошо, без всяких ошибок. Я видела два письма обо мне. В одном было сказано, что у меня интеллект выше среднего, но я страдаю от дислексии и не способна распознавать фонемосочетания. В другом — что у меня очень высокий интеллект, и я хорошо читаю для своего возраста, но у меня когнитивное нарушение, которое не дает мне запоминать, как пишутся слова. Там было написано, что мне нужны репетиторы и ассистент на экзаменах.

Я думаю, что не могу нормально писать и страдаю дислексией, потому что я левша. Статистически девочки-левши чаще всего бывают дислексиками, наверное, потому, что у нас мозг работает совсем по-другому.

Еще меня перевели в эту группу, потому что я никогда не улыбаюсь, таращусь на людей, и другие дети считают меня странной. Учителя боялись, что меня будут дразнить в средней школе, где куча народу, что-то типа двух с половиной тысяч учеников. В письме было сказано, что я замкнутая, социально изолированная и не хочу заводить новых друзей. И правда. Я такой и была. И такой осталась.

У меня не было друзей в школе, а Пеппа пока ходила в началку. Я перестала дружить с Мхари, когда мне было десять лет, и она стала гулять с двумя другими девочками, которые считали меня странной и жили далеко от нас.

Мо никогда не ходила на собрания в школе и отдавала мне все письма, которые ей присылали. Остальные дети в группе были двинутые, они били учителей и кидались вещами. И еще были близнецы Блой, две жирные девки из семьи, в которой все слушали металл и жрали наркотики. Они были на год меня старше, никогда со мной не разговаривали и били детей во всей школе. Когда они шли по коридору, перед ними все расступались. Они всегда носили одинаковые шмотки, золотые цепочки, спортивные костюмы и кроссовки «Найк».

Меня они никогда не трогали. Меня никто не трогал, потому что я была высокая и все считали, что я сильная. Я и вправду сильная. Я никогда не дралась по-настоящему, но я никого не боюсь. С нормальными детьми я ходила только на математику и географию, потому что это клевые предметы. Все остальные просто копались в телефонах на уроках, но я писала контрольные и читала об оледенении, изменении климата и голоде в странах третьего мира.

Все остальные сидели в телефонах, потому что они болтали друг с другом в чатах, кидали фотки и смотрели порно. Интернет вообще придуман для порно и обмена фоточками, но там еще есть много интересной информации по истории и видео на «Ютубе», по которым можно научиться что-то делать или чинить. Почти все, что я знаю, я узнала с «Ютуба». Там еще есть документалки по истории, и они мне тоже помогли. А еще в Интернете можно покупать разные полезные вещи.

В группе был один мальчик, который мне нравился. Мы иногда вместе ржали над чем-нибудь. Его звали Дейви Мак, он был мелкий, с острыми, как у пикси, ушами, и от него пахло куревом и жвачкой. За все время в школе я получила только один выговор, когда он увел инвалидное кресло из группы для больных и возил меня по школе. Мы сильно разогнались, орали, ржали и матерились. Мне страшно понравилось, но нас поймал мистер Коннор, заместитель директора, и Дейви исключили на две недели, а меня заперли в группе и запретили ходить на математику и географию вместе со всеми.

Училку в группе звали миссис Финлейнсон, она была старая, маленькая, но при этом довольно милая и иногда мне улыбалась. Однажды она сказала: «А у тебя в голове много чего происходит, а, Сол?»

Раз в неделю мы сидели на диване в тихом кабинете, и мне приходилось рассказывать о своих чувствах. Я ничего не могла рассказать про нашу квартиру, про Мо или Роберта, поэтому я обычно говорила, что все ништяк, что я отлично себя чувствую, а иногда придумывала какие-нибудь проблемы, потому что от меня явно этого ждали. Однажды я сказала миссис Финлейнсон, что меня беспокоит глобальное потепление, потому что мы живем на самом краю моря, и если уровень воды поднимется хотя бы на метр, то приморская дорога, дом Иэна Леки и маленькие магазинчики у дамбы утонут. Наши квартиры стоят на холме над городом, так что они останутся целы. Миссис Финлейнсон кинула и сказала: «Да, об этом нам всем не мешает подумать». Я рассказывала ей про тех, кого люблю, — про Пеппу, Мо и Иэна Леки, — но никогда не говорила о Роберте и даже не упоминала его имени.

* * *

Пеппа проснулась, когда уже темнело. Я дала ей еще таблетку амоксициллина и приготовила чаю из сосновых иголок. Она села на лежанке и сказала, что у нее болит рука. Я снова перебинтовала ей руку старым бинтом, потому что чистый оставался всего один. Гной никуда не делся, а царапины как будто стали шире и покраснели еще сильнее. Пеппа сказала, что рука очень болит, ее дергает, и она какая-то тяжелая.